Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Прошлое). Коллектив авторов

по своему душевному складу скорее мечтатель с горестной судьбой, а не воин».

      В первые дни войны с Германией в очередной раз едет на фронт. Эшелон попадает под бомбежку, контуженный Луговской выбирается из вагона, затем из окружения и возвращается в Москву.

      Осенью 41-го с парализованной матерью уезжает в эвакуацию в Ташкент. Болезнь после контузии, тяжелая смерть матери, алкоголизм, любовная драма – в Ташкенте Луговской пишет лучшую свою поэму «Алайский рынок». С его «приступочки у двери» встали в свое время Рейн и Бродский.

      После войны преподает в Литературном институте, опять ездит по стране. Неожиданно откровенно звучит строка из его предсмертной автобиографии: «До сих пор для меня пограничная застава – самый лучший, самый светлый уголок моей великой Родины».

      Дорога

      Дорога идет от широких мечей,

      От сечи и плена Игорева,

      От белых ночей, Малютиных палачей,

      От этой тоски невыговоренной;

      От белых поповен в поповском саду,

      От смертного духа морозного,

      От синих чертей, шевелящих в аду

      Царя Иоанна Грозного;

      От башен, запоров, и рвов, и кремлей,

      От лика рублевской троицы.

      И нет еще стран на зеленой земле,

      Где мог бы я сыном пристроиться.

      И глухо стучащее сердце мое

      С рожденья в рабы ей продано.

      Мне страшно назвать даже имя ее —

      Свирепое имя родины.

      1926

* * *

      Опять идти. Куда?

      Опять какой-то мол в тяжелом колыханье.

      Сутулые бескровные суда

      И плеск, и перехлест морской лохани.

      Так странные проходят города,

      Порты и пристани с курганами арбузов,

      Амбары, элеваторы и маяки,

      Гречанки, взглядывающие из-под руки,

      Домов рассыпанные бусы.

      Жизнь переходит в голубой туман,

      Сознание становится обузой,

      А счастьем – жилистый подъемный кран,

      Легко несущий грузы.

      1926

      Певец

      У могилы Тимура, ночью,

      сидели мы и курили,

      Всеми порами тела

      ощущая уход жары.

      Плакали сычики,

      хлопали мягкие крылья,

      Как водяной ребенок,

      во тьме лепетал арык.

      Странник, никому не нужный,

      тень, отражение тени,

      Поднимал к зеленому небу

      зверячий голосок.

      Деревянная сила усталости

      скрипела в его коленях,

      Между ступней и подошвой

      потел путевой песок.

      Века, положившие буквы

      на камне и на бумаге,

      От папиросных вспышек

      отшатывались прочь.

      Но глиняный мрак могилы

      и медленный вой бродяги

      Слитно пересекали

      поистине мощную ночь.

      Вот странник, привыкший рассказывать,

      человек, владеющий песней,

      Он ходит среди народа

      и жалит,