Еще не вечер. Алекс Норк

все-таки сделал: сопротивление Богу.

      – Получается – выбор в том смысле, чтобы данное ему не принять.

      – Именно так. И обратите внимание: талантливый человек никогда не принимает вполне данность жизни, его тяготят ее рамки. Мятежность Булгакова – проектность самого Воланда, вы правильно абсолютно почувствовали. А во-вторых, напомню о главном: это был самый умный и сильный ангел. И самый близкий, сначала, к Богу. Какую же судьбу он – избранный – считал вправе себе хотеть? Или спрошу по-другому: к кому мог создателя своего возревновать?

      Подсказка совсем очевидная, однако Владимир почувствовал – он не может произнести Имя, и сказанное священником страшновато ему своей истинностью, от которой на мгновение мир стал много больше привычного.

      Ответ, впрочем, и не понадобился, священник продолжал:

      – А теперь вспомним финальную часть романа Булгакова, когда Воланд глядит на Москву с верхней площадки дома Пашкова.

      – И к нему является…

      – Да, апостол Матвей. В этом месте Булгаков не высказал напрямую словами, но сумел оставить главное впечатление, заложить его в подсознание каждому читателю – едкую, необоримую зависть Воланда ко Христу, и его укор Богу – зачем он, а не я! Но ведь сразу за этим неизбежно возникает вопрос: а смог бы я? И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Воланд становится человеком. Вот вам разгадка падшего ангела, понятая до конца гениальным Булгаковым. Здесь же и судьба всей страдальной компании – бесконечный путь звездной печали, ведь и им неведом конец истории – срок Судного дня.

      Ощущение верного, но необычного очень; и угаданное, а не показанное ведь самим Булгаковым.

      – Простите, явного такого в романе я не помню.

      Хотелось еще добавить – роман он зачитал в юности «до почти наизусть», и в классе был среди первых по цитированию и ассоциациям всяким.

      – Вы правы, это домысливание. Но согласитесь, любое сильное произведение тем и сильно, что производит в нас умственные и чувственные движения – они погружают людей не только в сюжет, где мы, иногда, начинаем двигаться сами, но и в авторское ощущение мира, а оно не всегда до конца осознанно самим автором, – священник поднял руку для особенного внимания: – И надо понимать: не всякая глубина ощущения до конца выражается словом.

      Вплоть до этой фразы все выглядело со справедливо претендующим смыслом, здесь же возражение явилось незамедлительно:

      – А как тогда – сначала было Слово, и Слово было Бог.

      – Вы сами сказали – Бог. А мы, в несовершенном к Нему подобии, несовершенны и в Слове.

      Хозяин ласково улыбнулся и назидательно, чуть, добавил:

      – Не бойтесь домысливания, без него далеко не все можно понять.

      – Странно, – помолчав, произнес Владимир, – я и не знал, что Церковь стоит на таких интересных позициях.

      Однако священник несогласно качнул головой:

      – Нет, сын мой, не Церковь – отдельные умы Церкви в ее прошлом и настоящем. Официальная же доктрина опирается на Апокалипсис, где сказано, что все