Плен. Анна Немзер

Кабула – его, родителей, братьев и бабушку-еврейку, проклинавшую тот день, когда она вышла замуж за таджика, тот день, когда родила дочь, тот день, когда дочь вышла замуж за афганца, тот день, тоддень, тоддень, тоддень. Она так и слышит стук копыт, то есть колес – то есть на самом деле в этой машине просто стучит кардан. У нее слипаются глаза, и она видит как наяву – у него слипаются глаза, он сворачивается клубочком где-то в углу, в кузове грузовика, который везет его в политическое убежище. И засыпает.

      – Вор килльд май ленгуич, юноу.

      Это было тогда, в первую их встречу. Теперь она не задает никаких вопросов. Она проглатывает обиду молча – он прав. Говорить с Рахимом не о чем. Да, уроки наркотиков – неплохое название для статьи. Да, час в день учитель талдычит что-то такое несчастным мальчикам. Мальчики слушают, опуская глаза. Потом идут мыть машины. «Чтобы заработать на школьный обед, одному ученику надо вымыть пять машин». Еще годик в школу походят, а потом пора завязывать – засиживаться нечего, надо дело делать, семью содержать. Учатся пусть мелкие, им пока можно. «По уровню неграмотности Афганистан лидирует среди всех прочих стран региона». И ей разом становится худо от этих ладных формулировок, которыми она думает; она закусывает губу, вспоминая вечные репортерские презенс: «Я иду под грохот канонады» или имперфект – «Мы шли под грохот канонады».

      – Ладно, – резко говорит она, чуть резче, чем стоило бы, – спасибо, Рахим. Вы очень помогли.

      Зачем дальше было все это? не иначе как ей не на память, а на муку, на какую-то больную радость. Они выходят из школы и спускаются по кривым ступенькам, Хамид вдруг останавливается, оборачивается к ней и, глядя снизу, улыбается своей невозможной улыбкой.

      – Ты поедешь со мной в Джелалабад?

      Мальчик мой. Восточный мой мальчик.

      Он перехватывает мой взгляд,

      и черные глаза, насмешливые,

      и веки наливаются тяжестью.

      Карие глаза, насмешливые, я правда не могу дышать, как же это – астма, паническая атака, сердечная недостаточность – какая там недостаточность, это уж тогда избыточность, потому что у меня сердца этого – еще на троих, если надо – на четверых, заберите у меня излишек, потому что я от него – правда – дышать не могу – совсем.

      Отпусти меня, отпусти.

      Она только смотрит на него и не может спросить хотя бы – хотя бы! – про разрешение.

      И они едут: разрешение он достал.

      На прощание Оля поцеловалась с ней двести раз. Надька, Надька, если б не ты, я вообще б не знаю, как на свете жила! Спасибо тебе такое, такое!

      Сотни раз она это слышала – участь доброго друга. Оля волной – шарфик на шею, сумку из какого-то ничтожного крокодила на плечо, еще поцелуй, финальный, взрывчик аромата духов Angel, противных таких. Ну все, пока-пока-пока.

      Пока она мыла на кухне турку и чашки, телефон в комнате разрывался. Не подойду, хоть вы все лопните.

      Ей не страшно, ей очень-очень весело. И ничего не понять.

      – В провинции Лагман сегодня ночью взорвали цистерну с нефтью, я тебе говорил, –