Скажи это Богу. Елена Черникова

гуляете, гимнастикой занимаетесь. Не самое подходящее место для шляпного спорта, очень уж загазованно, скажу я вам. – Профессор аккуратно взял Алину под руку, и они пошли в метро.

      Алина послушно спустилась в переход, послушно позволила профессору оплатить ее проезд, проводить до вагона и помахала ручкой на прощание, когда двери захлопнулись.

      «Вот старый хрыч, вот зануда, штирлиц хренов… – привычно костерила Алина профессора, но удивляться уже перестала. – В каком же месте у него все эти радары?»

      И почти услышала ответ: «Работать надо, дорогая. Я экономлю ваши деньги, свое время и слезы читателей!»

      Следующим утром Алина начала последовательно раздваиваться. На первое – файл «Отдать профессору». На второе – «Показать Анне». На десерт она выбрала – ежедневно гулять по городу.

      Жгучая страсть к буквам оказалась сильнее страха смерти.

      Поймите меня неправильно!

      – Доброе утро, профессор! – Веселая и даже румяная Алина впорхнула в кабинет.

      – Опять чего-нибудь наврали? – вежливо предположил профессор. – Смотрите, денежки счет любят! – И он погрозил ей пальчиком.

      – Вы, как всегда, зрите в корень. Вот вам тут и про эротику, и про деньги. А что герой несколько неожиданный, так вы ж сами разрешили нести вам что попало.

      Профессор, необычно радушный сегодня, резво встал, пожал Алине руку, широко указал на кресло у камина и занялся чтением.

      Алина занялась разглядыванием его головы. Нос ровный, длинноватый, с широкой переносицей. Каштановые усы сплошной полосой между верхней губой и носом. Большой лоб, от высокого края которого, как от чистого дикого берега, уходит вдаль волнами отлива пушистая седина. Гладкие щеки, строгий, без углов подбородок. Чуть мятая, но еще вполне – шея. Хорошая статность, без излишнего лоска. В прошлом веке о подобном лице без обиняков могли бы сказать – bel homme.

      – Вы правы, именно «красавец мужчина» мне всю жизнь и приклеивают, – не отрываясь от бумаг, кивнул профессор.

      Алина промолчала: к его телепатии она не только привыкла, а даже приспособилась, почувствовав особые удобства. Можно меньше говорить.

      – Можете вообще молчать, – подтвердил профессор, с интересом читая текст.

      СЧАСТЛИВЫЙ РОБИНЗОН

      «Если бы я был министром, я постарался бы по возможности знать, что каждый говорит обо мне».

      Автор этого соображения, сын мясника, не мог стать министром и не стал им. Это было невозможно в Англии в восемнадцатом веке, впрочем, как и в современной, для представителя его сословия. Поэтому ему пришлось, выйдя из сослагательного наклонения, то есть отбросив всяческие «если бы», весьма лихо реализовать идею по возможности.

      Во-первых, ему удалось узнать, что каждый говорит о нем самом.

      Во-вторых, ему удалось помочь в расширении пределов осведомленности и тому министру, в письме к которому от 2 ноября 1704 года содержится та фраза.

      Для пункта первого – пришлось стать великим писателем, автором бессмертного