Грани русского символизма: В. Соловьев и Ф. Сологуб. В. А. Мескин

вертикальные

      В шоколадных небесах,

      Как мечты полузеркальные

      В лавровишневых лесах…

      Тут, конечно же, нельзя не вспомнить брюсовские строки из стихотворения 1895 года "Творчество":

      Тень несозданных созданий

      Колыхается во сне,

      Словно лопасти латаний

      На эмалевой стене…

      Еще пример из соловьевских пародий того же 1895 года:

      На небесах горят паникадила,

      А снизу – тьма,

      Ходила ты к нему иль не ходила?

      Скажи сама!..

      Но главное, что не принимал В.Соловьев у создателей "новой красоты", это то, что они отказались от обоснованного еще античными авторами единства "истина – добро – красота", признавали автономность каждой грани означенного триединства. Автономность красоты позволяла открывать, демонстрировать красоту (цветов) зла. Младосимволисты, как правило, дистанцировались от "сепаративных" взглядов старших символистов. В.Соловьев влиял на развитие русского символизма, но, с другой стороны, это развитие как бы подсветило соловьевскую поэзию. В полной мере читательское и научное постижение этой поэзии произошло после и в связи с достижениями символизма.

      Его достижения в сфере филологии были столь значительны, что в январе 1900 года, незадолго до смерти, опальный философ был избран почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности. До этого, в 1895 году, он был удостоен золотой Пушкинской медали за свои глубокие рецензии на публикации о Поэте[162]. Примечательно, что и в филологии В.Соловьев не шел проторенными путями. В статье "Судьба Пушкина" (1897), не отрицая художественных достоинств русского гения, он говорит о "самоубийстве" Поэта, "осквернившего" себя выстрелом в Дантеса. Можно отметить, эта публикация подверглась почти единодушной отрицательной оценке в прессе. О А.Пушкине, эталонном художнике, одна из самых последних статей В.Соловьева. В статье "Особое чествование Пушкина" (1899), критикуя упадническую стихию современной ему поэзии, В.Соловьев противопоставляет этой поэзии "высокую поэзию" А.Пушкина. Кстати сказать, по тем же законам христианской нравственности, но, пожалуй, еще более жестко, им был осужден "талантливый" М.Лермонтов – "демонический… предшественник Ницше". В.Соловьев сожалеет, что этому "великому поэту" не суждено было пережить то религиозное просветление и смирение, которое пережил перед смертью его предшественник. В то же время отношение критика к М.Лермонтову отличается особой сложностью, диктуется, кажется, чем-то глубоко личным. Да, В.Соловьеву претили лермонтовские противоречия, прежде всего, носимый им в душе сплав чувства любви с чувством ненависти, но, примечательно, в бунтаре-романтике М.Лермонтове он видел близкую, понятную личность. Поэтом, в котором гениальность сочеталась с истинной человечностью, с нравственностью, В.Соловьев называет не любимого

162

Пушкинские реминисценции просматриваются в самых личностных соловьевских строчках. "Город пышный, город бедный…" – так начинается полушуточное стихотворение А.Пушкина о Петербурге (1828). "Город глупый, город грязный!.." – так в узнаваемом тоне начинает, подшучивая над Москвой, свое стихотворение В.Соловьев (1887).