Грани русского символизма: В. Соловьев и Ф. Сологуб. В. А. Мескин

действительны и разумны все начала и концы. Они, естественно, были разными, среди них были даже богоборцы, немалое число бунтарей, но энергия их бунта вытекала из убеждений, что дисгармоничные явления жизни случайны, не имеют антологических корней, а потому не вечны, искоренимы. А.Майков и всего на год переживший его Я.Полонский завершали большой ряд "избранных", старшим в котором был, вероятно, Ф.Тютчев, и относительно небольшой ряд, можно сказать, своих ровесников, среди которых были духовно близкие им и уже "удалившиеся" А.Толстой, А.Фет. Уход не одного только А.Майкова поэт и философ отметит трогательными стихами.

      Можно гадать, были ли последние десятилетия завершавшегося столетия "безвременьем", переходной эпохой для общества, для искусства, можно дискутировать, делятся ли эпохи на переходные и непереходные. С одной стороны, история не знает перерывов, с другой – каждая эпоха ведет к какой-то другой… Вне сомнений следующий факт: на интеллектуальной, благородной поэзии, скажем, А.Апухтина, К.Случевского (авторов уже следующего поколения), лежащей в русле пушкинской традиции, лежит налет не пушкинской растерянности, какого-то безотчетного испуга. И испуг этот, думается, если не прямо, то косвенно, связан со скрытыми в подтексте стихов этих незаурядных лириков сомнениями, вызванными "гибелью веры в целесообразность мира" и, как следствие, "кризисом пушкинской школы русской лирики"[61].

      Во второй половине XIX столетия наблюдается все более широкое распространение экзистенциального мироощущения. Ранние апухтинские строчки:

      Ни отзыва, ни слова, ни привета,

      Пустынею меж нами мир лежит,

      И мысль моя с вопросом без ответа

      Испуганно под сердцем тяготит…

(По перв стр., 1867)

      и более поздние созвучные строчки его современника:

      Покоя ищет мысль, покоя жаждет грудь,

      Вселенная сама найти покой готова!

      Но где же есть покой? Там, где закончен путь:

      В законченном былом и в памяти былого.

("На чужбине ", 1891)

      можно принять за типические вехи значительной части их поэтического пространства.

      Растерянность, экзистенциальный испуг, примечательные элементы обрамления содержания их поэзии, отражают очень субъективное авторское видение мирных и надмирных красот. Содержание по-своему определяет форму: красоты эти нередко отмечены печатью невиданной ранее субъективной декоративности, они не радуют, а настораживают лирического героя и читателя, красоты эти как бы лишены, образно говоря, подсветки, гарантии со стороны абсолютных гармоничных начал. В этом смысле очень показательна для предсимволистской эпохи лирика, возможно, самого известного поэта "безвременья" – К.Фофанова[62]. Вот достаточно характерные для него строфы:

      Ты – небо темное в светилах,

      Я – море темное. Взгляни:

      Как мертвецов в сырых могилах,

      Я хороню твои огни.

("Небо и море ", 1886);

      Цветы полны алмазной влаги

      И фимиамы их слышней.

      Гремят весенние овраги

      Волною

61

Сапожков СВ. Русские поэты "безвременья" в зеркале критики 1880 – 1890-х годов. М., 1996. С. 5. В книге убедительно говорится о том, что вся многоликая поэзия предшествующих десятилетий XIX века "на фоне стихотворной продукции конца века" воспринималась литераторами как явление "одной, классической, школы русского стиха". Говоря об отличительной особенности этой "продукции", автор приводит мнение критика В.В.Чуйко, схожее с мнением В.Соловьева, – "недостаток энергии в чувстве". (Там же. С. 6).

62

Историки литературы выделяют, вслед за "надсоновским", "фофановский" период в русской поэзии (1887 – 1895), последний перед эпохой символизма, хотя, конечно, в том и другом периоде есть немало общего.