Девятный Спас. Анатолий Брусникин

мимо, к лошадям. Знал, что товарищу помощь не понадобится. Нет на свете такого мальца, кого бы Илейка не заломал.

      Мигом подхватил поводья, кнут, вскочил на передок. Ясно было: драть отсюда надо, пока оружный дядька на свист не прибежал.

      – Илюха, кончай с ним! Пора! Митька, вылазь!

      Нетерпеливо обернулся.

      Митька из канавы не вылезал, а силачу Илюхе самому подступал конец.

      Он лежал на спине полуоглушенный. Враг, с такой легкостью, одним тычком сбивший его с ног, навалился сверху и занес над Илейкиной головой правую руку.

      Ночь побелела от молниевого удара.

      Кривой нож – вот что было в поднятой руке.

      Но во сто крат страшнее стального блеска было лицо маленького татя, освещенное грозовым разрядом. Алешка рассказывал, будто в миг перед смертью бесы насылают на человека зреужасные мороки, чтобы душа пришла в трепет и познала смертный страх. Вот и ему, Илейке, в последнее мгновение привиделось то, чего страшней не придумать: морщинистая перекошенная харя, какой у живого мальчишки, пускай даже разбойника, быть никак не может.

      Глава 3

      БЛИЖНИЙ СТОЛЬНИК

      Цари! Я мнил, вы боги властны,

      Никто над вами не судья,

      Но вы, как я подобно, страстны,

      И так же смертны, как и я.

Г. Державин

      Ровно за сутки до того как в сверкании молний и грохотании грома завершился роковой для России год, человек, которому было суждено пришпорить историю , стоял перед зеркалом и пристально всматривался в свое отражение. Звали человека красиво – Автоном Львович Зе́ркалов, да и сам он, несмотря на немолодые уже годы, далеко на четвертый десяток, был высок, осанист, собою важен. Не сказать, чтоб пригож – слишком резки были черты хищного, ястребиного лица, но, что называется, виден . Несмотря на родовое прозвание, зеркал Автоном Львович не любил и дома их не держал – бабьи глупости. Смотрелся на себя редко. Может, раз в два года или три, мельком. А тут застыл надолго и все вглядывался, вглядывался, словно чаял высмотреть в гладкой посеребренной доске ответ на некий наиважнейший вопрос.

      Первое, что отметил – морщины с прошлого гляденья стали резче, черные волосы там и сям засерели первой сединой. Это пускай. Главное, зубы белые, крепкие – хоть глотку ими рви. Зеркалов уже лет десять, как вошел в свой коренной, настоящий возраст, с тех пор менялся мало, и видно было, что выпадет из него еще очень не скоро, разве что седины будет прибавляться да морщин.

      У зеркала Автоном оказался не по своему хотению, а от безделья и невозможности отлучиться из светелки, в которую должен был никого не впускать – ни чертей, ни ангелов, ни бояр, хоть бы даже наипервейших. А кто сунется без спросу, – пеняй на себя, – на то у пояса сабля дамасской стали и два немецких пистоля на столе.

      В соседней горнице, где с вечера разрешалась от бремени княгиня Авдотья Милославская, раздавались шорохи и плеск воды, звенели серебром тазы-кувшины, по временам глухо мычала роженица, да бормотала-приговаривала бабка-повивальня. Ее пустили для соблюдения виду, а распоряжался всем зеркаловский холоп Яха