Девятный Спас. Анатолий Брусникин

потому что видел, как мучительно покраснел непривычный к просительству священник. – Вместе им на Москве и веселей, и сердечней будет. Думал, не согласишься ли сына отдать в ученики подьяческие или в писцы к стряпчему. Ну, а еллинская школа еще того лучше. Глядишь, Алеша моего бирюка чему умному научит. Не тревожься о плате, беру ее на себя. И не благодари, – остановил он кинувшегося кланяться священника. – Тут нам может обоюдная польза выйти. Митька при царе служить будет, по ратному делу. Твой выучится, дьяком станет. Будут друг дружке помогать, рука руку мыть. Ступай домой, собирай сына. Вместе их и отвезем.

      – Да собрал уже, узелок в сенях оставил, – смущенно признался поп, вытирая слезы – уже безо всякой риторической хитрости, а искренне, от сердца.

      Но не судьба была отцам в тот вечер везти сыновей в Москву.

      Стали мальчиков кликать – не отзываются.

      Во дворе нет, в тереме нет, за оградой тоже не видно.

      Пропали.

      Глава 2

      НОВОЛЕТЬЕ

      …Гроза ревет, гроза растет, –

      И вот – в железной колыбели,

      В громах родится Новый год…

Ф. Тютчев

      Все трое к тому часу были уже далеко от усадьбы.

      Битва за престол звериного царства закончилась тем, что прегордый уникорн, пытаясь пригвоздить увертливого змея к земле, сломал свой рог, был ужален за коленку и честно признал поражение. Но и торжество злоядовитого гада длилось недолго. Медведь придавил его мощной пятой, и, сколь пресмыкающийся ни извивался, высвободиться не мог.

      Тут, на Алешкино счастье, мимо распахнутых ворот прошмыгнула юркая старушонка в черном плате, с клюкой.

      – Глите-кось, Бабинька! – зашипел Алешка не по-змеиному, а для тайности. – В лес похромала, колдовать! После доиграем. Айда за ней!

      Косолапый повернулся посмотреть – правда. Ногу в лапте с Алешкиного живота снял, ну змей простофилю за щиколотку зубами и цапни – на случай, если игра все же не окончена.

      Илейка коварного укуса и не почуял. Онуча у него была толстая, да и кожа не из тонких.

      А про Бабиньку у приятелей давно сговорено было: как она затеется в лес, особенно если к ночи, идти за ней и проследить, какие такие дела старая там творит, не волшебные ли, не чаровные ль?

      Как ее на самом деле звали, никто не помнил, а может, христианского имени таким и не положено. Бабинька и Бабинька – не столько ласковое прозвище, сколько заискивающее, боязливое. Скрюченную старушонку знали во всех окрестных деревнях. Была она колченогая, но шустрая. Как почешет по дороге, отмахивая своей суковатой палкой, только бегом и угонишься. Глазищи утопленные, с огоньками. В беспрестанно двигающемся, что-то бормочущем рту один желтый клык. На лбу, прямо посередке поросшая густым волосом бородавка.

      Когда и откуда в эти края прибрела, неведомо, но только родни у нее тут никакой не имелось, а времен, чтоб Бабиньки тут еще не было, никто в округе не помнил. Даже старый-престарый дед Свирид, которому седьмой десяток, знал ее с малолетства, и, коли не брешет, была она точь-в-точь