Девятный Спас. Анатолий Брусникин

приятели, всю распрю позабыли.

      Неужто Бабинька опередила, с другой стороны забежала и ныне стонет ночной птицей-неясытью? Где, мол, перстенек заветный? Воротите, окаянные!

      – Назад бежать! – рванулся Алешка, но Ильша ухватил его за рукав.

      – Погоди, не гони. Думать надо.

      – Когда думать? Пропадем!

      А Митьша вызвался:

      – Пойду, кольцо ей отдам. Совестно.

      Сказал – и обмер от собственной храбрости. Однако и мечтание возникло: как наденет ведьма кольцо, сделается Царь-Девицей и…

      Дальше помечтать не успел.

      Снова вскрикнула женщина, со слезами. Теперь можно было слова разобрать: «На погибель завез! Бог тебе судья!»

      – Молодая баба-то, – шепнул Илья. – Бога поминает. Не Бабинька это. Тово-етова, глядеть надо. Айда за мной!

      Опустившись на карачки, подобрались к самому перекрестку. Выглянули.

* * *

      На дороге стояла телега. Хорошая, крепкая, запряжена парой здоровенных мохнатых лошадей. В телеге какая-то поклажа, прикрыта рогожей, аккуратно увязана.

      Поодаль, скособочившись на обочине и наполовину съехав в канаву, еще один возок, каких в Аникееве не видывали: будто малый дом на колесах, да с дверью, да с настоящими стеклянными оконцами. Красоты несказанной! Узорные перильца, спереди и сзади резные скамеечки. Коней аж четверо, и сбруя на них – стоило зарнице полыхнуть – тоже вся искорками заиграла.

      – Это колымага боярская, – тихо сказал Митьша. – Я такие в Москве видал, когда с тятей на Пасху ездил. Тыщу рублей стоит. Вишь, колесо соскочило.

      У охромевшей колымаги возились двое: высокий мужчина в польском кафтане, с саблей на боку, и мальчонка, судя по росту, примерно того же возраста, что приятели. Был он хоть и вдвое меньше мужчины, однако куда ловчей и ухватистей. И слева подскочит, и справа, и даже ось плечом подопрет. Только не получалось у них вдвоем. Рук мало, а колымага тяжелая.

      – Пойдем, подсобим? – предложил Митька.

      – Не гони. Выждем. Кричал-то кто?

      Словно в ответ из возка донесся писк – не бабий, младенческий.

      Мужчина страшным голосом рыкнул:

      – Заткни чертовой выблядке пасть!

      Оттуда же, из колымаги, женский голос запричитал что-то жалобное, но ударил раскат грома, заглушил слова.

      Злыдень яростно пнул подножку кареты. Не получалось у него колесо насадить, вот и бесился.

      – Будешь перечить, обеих закопаю! Прямо в лесу! Мне терять нечего, сама знаешь!

      А дальше залаялся нехорошо, матерно. В колымаге плакали и пищали.

      – Да тут злое дело! – обернулся к приятелям Митька. – Разбойники боярыню с дитем похитили! Спасать надо!

      Лешка удержал его.

      – Поди спаси-ка, у него сабля на боку. А за поясом, вишь, пистоль торчит. Как стрелит тебе в брюхо, будешь знать.

      Разбойник теперь заругался на своего мальчишку: нет, мол, от него проку, до утра что ли здесь торчать, и время-де золотое уходит, и еще всякое-разное.

      Парнишка что-то тихо ответил, показав на колымагу. Видно,