Будущее. Дмитрий Глуховский

ничего не спрашивает, ни о чем не просит. Не поворачивается ко мне спиной. Думает, что выстрелить ему в спину мне храбрости хватит.

      Через минуту он исчезает в темноте. Я с усилием сгибаю затекшую руку, в которой держу пистолет, проверяю магазин: полная обойма. Подношу дуло к виску. Странное чувство. Пугает легкость, с которой можно, оказывается, прервать свое бессмертие. Играю с этим: напрягаю указательный палец. Сдвинуть спусковой крючок на пару миллиметров – и все.

      Из квартиры слышится всхлип.

      Опускаю руку и, пошатываясь, захожу.

      Все вверх дном, ящики почему-то все открыты. На полу – густеющие блестящие пятна. Девчонки нет.

      По следу идти недолго. Она сидит в ванной, забралась в душевую кабину с ногами. Пытается отползти от меня, но упирается в стенку. Повсюду красное – на кафеле, на поддоне, на ее руках, в волосах – наверное, пыталась их пригладить. Какие-то жуткие ошметки пропитывают кровью брошенное на пол полотенце…

      Выпотрошенный я, выпотрошенная она, распотрошенная квартира. Мы подходим друг другу.

      – У м-меня… К-кровь… Я… Я п-потеряла… П-потеряла… Не надо б-больше… Пожалуйста…

      – Это не я… – успокаиваю ее дебильно. – Правда, не я. Я ничего вам не сделаю.

      Для нее мы все одинаковые, думаю я отстраненно. Пока мы в масках, мы все одинаковые. Так что в какой-то степени это именно я.

      Сажусь на пол. Хочу содрать с себя Аполлона, но не решаюсь.

      – В-вольф? Он ум-мер?

      Все ведь неплохо начиналось. Меня послали сюда убрать опасного террориста и зачистить свидетелей операции, отдали под мою команду звено Бессмертных. Но террорист оказался ноющим интеллигентом, свидетели – ревущей девчонкой, вверенное мне звено – бандой озабоченных садистов, а я сам – размазней и слабаком. Террорист отправился по своим делам, мой дублер-проверяющий пускает слюни в коме, а свидетельница ничего не видела. К тому же у нее выкидыш, так что мне теперь ей даже инъекцию нет оснований делать, не говоря уже о том, чтобы ее пристрелить. Явно не мой день.

      – Нет.

      – Его з-забрали?

      – Я его отпустил.

      – Г-где он?

      – Не знаю. Ушел.

      – Как уш-шел? – Она растеряна. – А я? Он не в-вернется за м-мной? Жму плечами.

      Она обнимает колени, ее трясет. Она совсем голая, но, кажется, даже не понимает этого. Волосы спутаны, склеены, свисают багровыми сосульками. Плечи изодраны. Глаза красные. Аннели. Она была красивой девчонкой, пока не попала под каток.

      – Вам, наверное, к врачу хорошо бы, – говорю я.

      – А тебе не н-надо меня… Разве… В расход? Качаю головой. Аннели кивает.

      – Как т-ты д-думаешь, – спрашивает она. – Он всерьез г-говорил про аб… про аборт?

      – Понятия не имею. Это уж ваши с ним отношения.

      – Это его ребенок, – зачем-то говорит мне Аннели. – Вольфа. Я стараюсь не глядеть на кровавую кашу на полотенцах.

      – Он террорист. Его не Вольф зовут.

      – Он мне говорил, что хочет этого ребенка.

      Мочки у нее порваны, сочатся стынущей кровью; там, наверное, были сережки. Острые скулы; не они – ее лицо было бы идеально выверено,