Будущее. Дмитрий Глуховский

Что случилось?! – Она останавливается.

      – Он… – Тяну время, не знаю, как объяснить ей.

      – Говорите! – Ее кулаки сжимаются. – Я требую, понятно?! Что с ним случилось?!

      – Он не родился.

      – Вы… Что за чушь! Кто вы?!

      Я вскидываю руки: тихо, тихо.

      – У вас произошел выкидыш. На третьем месяце.

      – Выкидыш? Как это может быть? Что вы несете?!

      – Произошел несчастный случай. Травма. Вы не помните?

      – Что я должна помнить?! Замолчи! Натаниэль! Где ты?!

      – Успокойся, Аннели!

      – Да кто ты такой?! Натаниэль!

      – Тсс…

      – Оставь меня! Отпусти!

      Но чем злее, чем отчаянней она – тем больше это меня дразнит. Я хватаю ее за волосы, прижимаюсь ртом к ее губам – она кусает мой язык, рот наполняется горячим и соленым, но меня это только подхлестывает.

      Волоку ее по траве к веранде, к заброшенному дому.

      Десятки глаз наблюдают за нами сквозь прорези на масках, невидимые в навалившейся темноте. Следят неотступно и ждут требовательно. Их взгляды подстегивают меня. Я делаю то, что хотят сделать они все.

      Я втаскиваю ее по ступеням наверх, на веранду, как на жертвенник. Толкаю спиной вперед на доски. Не даю отползти, наваливаюсь сверху. Раздергиваю руки в стороны, еле сдерживая себя, ищу застежку на платье, не вытерпливаю, рву его. Ткань податлива. Я окаменел. Давлю на нее. Бугорки мышц под матовой кожей, завернутый пупок, какие-то беспомощные соски.

      Она сопротивляется молча, яростно.

      – Постой… – шепчу я ей. – Ну?! Я ведь тебя люблю…

      Трусики – хлопок, летние. Хочу запустить ей туда руку, но как только освобождаю на секунду ее запястье – оно все умещается в браслете из моих большого и указательного пальцев, – Аннели впивается ногтями мне в щеку, изворачивается, пытается сбросить меня, выскользнуть…

      Щека саднит. Притрагиваюсь: щетина, мигом вспухшие росчерки от ее ногтей… На мне нет маски! Куда делась моя маска? Я вообще надевал ее?

      Те, кто смотрит за нами из темноты, сейчас наверняка смеются над моей неловкостью.

      – Так дело не пойдет! – рычу я. – Слышишь?! Так дело не пойдет! Надо как-то стреножить ее… Обездвижить… Как?!

      И тут я вспоминаю, что в ранце у меня завалялись несколько превосходных гвоздей и молоток. Вот и решение.

      – Прекрати дергаться! Прекрати! Хватит! Иначе мне придется…

      Она не собирается меня слушаться, продолжает выкручиваться, елозит, бормочет что-то жалостно-злое. Рассыпаю гвозди по веранде, один по-плотницки зажимаю во рту.

      Улучаю миг и, приставив граненое острие к ее узкой ладошке, заколачиваю с размаху, одновременно пытаясь прорваться в нее…

      – Тебе хорошо?.. Хорошо тебе, сучка?! Ааа?!

      – Ааа!!!

      Она наконец кричит – оглушительно громко. Это не визг, а гортанный вопль – низкий, сиплый, мужской.

      Я просыпаюсь от этого страшного сатанинского ора. Своего собственного.

      – Свет! Свет!

      Зажигается потолок. Сажусь в койке.

      В штанах стоит колом. Сердце ухает. Подушка – насквозь.