Кубарем по заграницам (сборник). Аркадий Аверченко

с горечью подумал Серый Волк.

      Подошел к Троцкому, подсел на краешек кровати и спрашивает:

      – Отчего у тебя такой язык длинный?

      – Чтобы на митингах орать.

      – Отчего у тебя такой носик большой?

      – При чем тут национальность?

      – Отчего у тебя большие ручки?

      – Чтобы лучше сейфы вскрывать! Знаешь наш лозунг: грабь награбленное!

      – Отчего у тебя такие ножки большие?

      – Идиотский вопрос! А чем же я буду, когда засыплюсь, в Швейцарию убегать?!

      – Ну, нет, брат, – вскричал Волк и в тот же миг – гам! – и съел заграничного мальчика, сбил лапой с головы глупой девчонки красную шапочку, и, вообще, навел Серый такой порядок, что снова в лесу стало жить хорошо и привольно.

      Кстати, в прежнюю старую сказку, в самый конец, впутался какой-то охотник.

      В новой сказке – к черту охотника.

      Много вас тут, охотников, найдется к самому концу приходить…

      Короли у себя дома

      Все почему-то думают, что коронованные особы – это какие-то небожители, у которых на голове алмазная корона, во лбу звезда, а на плечах горностаевая мантия, хвост которой волочится сажени на три сзади.

      Ничего подобного. Я хорошо знаю, что в своей частной, интимной жизни коронованные особы живут так же обывательски просто, как и мы, грешные.

      Например, взять Ленина и Троцкого.

      На официальных приемах и парадах они – одно, а в своей домашней обстановке – совсем другое. Никаких громов, никаких перунов.

      Ну, скажем, вот:

* * *

      Серенькое московское утро. Кремль. Грановитая палата.

      За чаем мирно сидят Ленин и Троцкий.

      Троцкий, затянутый с утра в щеголеватый френч, обутый в лакированные сапоги со шпорами, с сигарой, вставленной в длинный янтарный мундштук, – олицетворяет собой главное, сильное, мужское начало в этом удивительном супружеском союзе. Ленин – madame, представитель подчиняющегося, более слабого, женского начала.

      И он одет соответственно: затрепанный халатик, на шее нечто вроде платка, потому что в Грановитой палате всегда несколько сыровато, на ногах красные шерстяные чулки от ревматизма и мягкие ковровые туфли.

      Троцкий, посасывая мундштук, совсем, с головой, ушел в газетный лист; Ленин перетирает полотенцем стаканы.

      Молчание. Только самовар напевает свою однообразную вековую песенку.

      – Налей еще, – говорит Троцкий, не отрывая глаз от газеты.

      – Тебе покрепче или послабее?

      Молчание.

      – Да брось ты свою газету! Вечно уткнет нос так, что его десять раз нужно спрашивать.

      – Ах, оставь ты меня в покое, матушка! Не до тебя тут.

      – Ага! Теперь уже не до меня! А когда сманивал меня из-за границы в Россию, тогда было до меня!.. Все вы, мужчины, одинаковы.

      – Поехала!

      Троцкий вскакивает, нервно ходит по палате, потом останавливается. Сердито:

      – Кременчуг взят. На Киев идут. Понимаешь?

      – Что ты говоришь! А как же наши доблестные красные полки, авангард мировой революции?..

      – Доблестные?