Под управлением любви. Булат Окуджава

так привычно звать тебя врагом.

      За свою работу рад он попотеть…

      Или ему тоже в камере сидеть?

      В голове убогой – трехэтажный мат…

      Прости его, мама: он не виноват,

      он себе на душу греха не берет —

      он не за себя ведь – он за весь народ.

      Чуть за Красноярском – твой лесоповал.

      Конвоир на фронте сроду не бывал.

      Он тебя прикладом, он тебя пинком,

      чтоб тебе не думать больше ни о ком.

      Тулуп на нем жарок, да холоден взгляд…

      Прости его, мама: он не виноват,

      он себе на душу греха не берет —

      он не за себя ведь – он за весь народ.

      Вождь укрылся в башне у Москвы-реки.

      У него от страха паралич руки.

      Он не доверяет больше никому,

      словно сам построил для себя тюрьму.

      Все ему подвластно, да опять не рад…

      Прости его, мама: он не виноват,

      он себе на душу греха не берет —

      он не за себя ведь – он за весь народ.

      «После дождичка небеса просторны…»

      После дождичка небеса просторны,

      голубей вода, зеленее медь.

      В городском саду – флейты да валторны.

      Капельмейстеру хочется взлететь.

      Ах, как помнятся прежние оркестры,

      не военные, а из мирных лет!

      Расплескалася в улочках окрестных

      та мелодия… А поющих нет.

      С нами женщины. Все они красивы.

      И черемуха – вся она в цвету.

      Может, жребий нам выпадет счастливый:

      снова встретимся в городском саду.

      Но из прошлого, из былой печали,

      как ни сетую, как там ни молю,

      проливается черными ручьями

      эта музыка прямо в кровь мою.

      Памяти Обуховой

      Е. Камбуровой

      Когда б вы не спели тот старый романс,

      я верил бы, что проживу и без вас,

      и вы бы по мне не печалились и не страдали.

      Когда б вы не спели тот старый романс,

      откуда нам знать, кто счастливей из нас?

      И наша фортуна завиднее стала б едва ли.

      И вот вы запели тот старый романс,

      и пламень тревоги, как свечка, угас.

      И надо ли было, чтоб сник этот пламень тревоги?

      И вот вы запели тот старый романс,

      но пламень тревоги, который угас,

      опять разгорелся, как поздний костер у дороги.

      Зачем же вы пели тот старый романс?

      Неужто всего лишь, чтоб боль улеглась?

      Чтоб боль улеглась, а потом чтобы вспыхнула снова?

      Зачем же вы пели тот старый романс?

      Он словно судьба расплескался меж нас,

      всё, капля по капле, и так до последнего слова.

      Когда б вы не спели тот старый романс,

      о чем бы я вспомнил в последний свой час,

      ни сердца, ни голоса вашего не представляя?

      Когда б вы не спели тот старый романс,

      я умер бы, так и не зная о вас,

      лишь черные даты в тетради души проставляя.

      «Мне не в радость этот номер…»

      Мне не в радость этот