Путь в Беловодье. Роман Буревой

мне столько раз пакостил – я со счета сбился. Обыграл меня в прошлый раз – всех сокровищ, которые я полвека копил, лишил. И после всех твоих подвигов я угождать тебе стану? Как бы не так! По-твоему, господин Вернон, больше не будет!

      – Кажется, ты забыл, что речка у нас с тобой на двоих одна.

      От такой наглости водяной потерял дар речи. Минуту или две он лишь открывал и закрывал беззвучно лягушачий свой рот.

      – Это моя речка! – заорал он, когда голос наконец прорезался, и зашлепал по воде ладонями, как начальник по своему столу. – Ты к моей собственности не примазывайся! Ты, колдун, цельный год не появлялся.

      – Ладно, поговорили, как всегда, дружески. Теперь я купаться буду. А ты вылезай из реки. Живо.

      Роман достал скальпель и полоснул по руке. Кровь пролилась в воду и зашипела, пузырясь.

      – Ты чего? – изумился водяной.

      Колдун торжествующе улыбнулся.

      – Вылезай, – повторил он, – а не то заживо сваришься. Ну!

      – Зря ты это. Видишь, что со мной стало. Ты не краше вылезешь. Если, конечно, сумеешь. Можешь и на дне остаться.

      Колдун рассмеялся:

      – Да, обиделась она сильно – видишь, какое кипение. Река – она как женщина. Обиделась, что ее бросили, теперь мстит. Ну, ничего, помиримся. Случая такого не было, чтобы я у женщины милости не выпросил. И у реки выпрошу.

      Роман сбросил куртку и рубашку, потом снял джинсы.

      – Сумасшедший, – вздохнул водяной. – Через минуту кожа с тебя чулком слезет. Сожжет река, как пить дать сожжет! И мелкой косточки не останется, пена одна красная будет о берег биться.

      – А может, и нет. Это ж моя река. Услышит добрые слова, голос мой узнает, и смилостивится.

      – Женщина? Держи карман шире!

      Водяной наконец выбрался на берег, волоча за собой мешок с добром. Не все сокровища, оказывается, в прошлый раз выиграл у него в кости водный колдун. Прибеднялся водяной, как всегда.

      Роман шагнул к самой воде, опустил ладонь на поверхность. Кожу будто огнем опалило.

      – А теперь, милая, мириться будем, – проговорил господин Вернон с усмешкой. – Ты ведь знаешь, что дед Севастьян прежде мелиоратором был – то есть речной душегуб и пытатель. Путь ручейка, которым ты начинаешься, хотел переиначить и в речку Темную направить. Но тут я родился. Дед Севастьян заговорил воды на спирт целую бочку, пили ту воду всем поселком по такому случаю. За то деда с работы выгнали. Так что только благодаря мне ты течешь. Не злись, милая. Ведь я тебя люблю.

      – Ты мне об этом никогда не рассказывал, – вздохнула Пустосвятовка.

      – Да как-то не было случая. Дед ведь всем говорил, что сам, по собственному желанию с работы ушел. Кто знает, может, так все и было: и нарочно дед пьянствовал и буйствовал, чтобы его с работы выгнали, другой его судьбу изломал и перерешил.

      – Хорошо? – спросила река.

      – Теперь хорошо.

      – А ты вредный, – ласково плеснула вода.

      Протекла быстрая струйка возле щеки, будто ладошкой погладила. Ластится.

      – Да,