Девушка, которую ты покинул. Джоджо Мойес

бокалы.

      Но он даже не шелохнулся. Его глаза были обращены к портрету, а мне казалось, будто он смотрит на меня.

      – Я так давно не разговаривал об искусстве, – произнес он, словно обращаясь к портрету, затем заложил руки за спину и повернулся ко мне: – Увидимся завтра.

      Когда он проходил мимо, я была не в силах поднять на него глаз.

      – Господин комендант! – произнесла я, с трудом удерживая в руках гору тарелок.

      – Спокойной ночи, мадам.

      Когда я наконец поднялась наверх, Элен уже спала, уткнувшись лицом в покрывало. Похоже, у нее даже не было сил снять одежду, в которой она стряпала на кухне. Я расстегнула ей корсет, сняла с нее башмаки и накрыла одеялом. Затем легла рядом, но из-за вертевшихся в голове мучительных мыслей до утра так и не сомкнула глаз.

      4

      Париж, 1912 г.

      Мадемуазель!

      Я оторвалась от лежащих в витрине перчаток, со стуком закрыв стеклянный ящик, и стук этот утонул в шуме гигантского атриума, являвшегося центральной торговой зоной «Ля фам марше».

      – Мадемуазель! Будьте добры! Не могли бы вы мне помочь?

      В любом случае, даже если бы он и не кричал, я непременно обратила бы на него внимание. Он был высоким, крепко скроенным, с закрывающими уши волнистыми волосами и совсем не походил на коротко стриженных господ, переступающих порог нашего магазина. Лицо его было грубоватым, но в то же время благородным, оно относилось к тому типу, который папа характеризовал как paysan[11]. Мне показалось, что в нем было что-то от римского императора, а что-то – от русского медведя.

      Я подошла к нему, и он махнул рукой в сторону витрины с шарфами. При этом он не сводил с меня глаз. На самом деле его взгляд задержался на мне так долго, что я в испуге оглянулась, не видит ли меня моя начальница мадам Бурден.

      – Я хочу, чтобы вы подобрали мне шарф, – сказал он.

      – Какой именно, месье?

      – Женский шарф.

      – Могу я спросить, какие цвета ей идут? Или, возможно, она предпочитает какую-то конкретную ткань?

      А он продолжал, не скрываясь, на меня глазеть. Слава богу, мадам Бурден занималась какой-то дамой в шляпке с павлиньими перьями. Если бы она оторвала взгляд от прилавка с кремами для лица, то обязательно заметила бы, что у меня покраснели уши.

      – На ваш вкус, – ответил он. – Ей идут те же цвета, что и вам.

      Я принялась терпеливо перебирать шелковые шарфы, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и выбрала мой самый любимый – легкий как перышко, переливчатого синего цвета.

      – Этот цвет подходит практически всем, – объяснила я свой выбор.

      – Да… да. Поднимите его, пожалуйста. Приложите его к себе, – попросил он и поднес руку к моей шее.

      Я бросила опасливый взгляд в сторону мадам Бурден. У нас существовали строгие правила относительно допустимой степени фамильярности с покупателями, и я отнюдь не была уверена, что, прикладывая шарф к обнаженной шее, не нарушаю их. Но странный покупатель ждал и, когда я после секундного колебания поднесла шарф к щеке,

11

Крестьянский (фр.).