Девушка, которую ты покинул. Джоджо Мойес

так развеселились, что не заметили, как дверь внезапно открылась. И в лавке тут же воцарилась мертвая тишина. Я повернулась и увидела, как в булочную, с высоко поднятой головой, но избегая встречаться с нами глазами, входит Лилиан Бетюн. Лицо ее, не такое худое, как у других, было напудрено и нарумянено. Она пробормотала дежурное «Bonjour» и полезла в сумочку.

      – Две буханки, пожалуйста.

      От нее пахло дорогими духами, уложенные локонами волосы были зачесаны наверх. В нашем городе, где большинство женщин были так измучены, что опустили руки и перестали за собой ухаживать, она была похожа на сверкающий драгоценный камень. Но внимание мое привлекла даже не прическа, а ее манто, от которого я просто не могла оторвать глаз. Угольно-черное, из чудесного волнистого переливающегося каракуля, высоко поднятый воротник выгодно подчеркивал ее лицо и длинную шею. Я заметила, что пожилые дамы тоже не обошли своим вниманием манто, но, когда они оглядели мадам Бетюн с головы до ног, лица их окаменели.

      – Одну для вас, а другую – для немца? – пробормотала мадам Дюран.

      – Я сказала: «Две буханки, пожалуйста». Одну для меня, а другую – для моей дочери.

      Месье Арман сразу же перестал улыбаться. Не отрывая глаз от покупательницы, он полез под прилавок и шмякнул на него две буханки. И даже не потрудился их завернуть.

      Лилиан протянула ему банкноту, но булочник не стал брать деньги из ее рук. Он подождал, пока она положит их на прилавок, а потом брезгливо взял двумя пальцами, словно банкнота была заразной. Затем полез в кассу и, хотя женщина уже убрала руку, швырнул две монеты на сдачу.

      Мадам Бетюн посмотрела сперва на него, затем – на лежащие на прилавке монеты.

      – Сдачу можете оставить себе, – сказала она и, наградив нас яростным взглядом, пулей вылетела из булочной.

      – И у нее еще хватает наглости… – Больше всего на свете мадам Дюран любила возмущаться поведением других. И к счастью для нее, последние несколько месяцев Лилиан Бетюн предоставляла ей массу поводов для праведного гнева.

      – Полагаю, ей, как и всем, надо что-то есть, – заметила я.

      – Каждую ночь она ходит на ферму Фурье. Каждую ночь. Крадется, как вор, по темному городу.

      – У нее уже два новых пальто, – не осталась в стороне мадам Лефевр. – Одно – такое зеленоватое. Новехонькое зеленое шерстяное пальто. Прямо из Парижа.

      – А ее туфли! Из лайки! Естественно, днем она их носить не осмеливается. Понимает, что тогда ее просто-напросто разорвут на куски.

      – Только не ее. Ведь она под охраной немцев.

      – И все же посмотрим, что будет, когда немцы уйдут.

      – Не хотела бы я оказаться в ее шкуре. Все равно, лайковая она или нет!

      – Тьфу, противно смотреть, как она тут расхаживает с важным видом, демонстрируя всем, как ей повезло. Кем она себя вообразила?

      Месье Арман проследил глазами за молодой женщиной, которая как раз переходила через площадь, и неожиданно улыбнулся:

      – Дамы, не стоит так беспокоиться! Время разбрасывать камни, и время их собирать! – воскликнул он,