Разведотряд. Юрий Иваниченко

словно натренированными, движениями перехватил её кисти ремнём и примотал к спинке массивной кровати.

      – Якоб, ты что, когда нам играться? – только и спросила Ирма; а в следующий момент, когда Яков сорвал шнур балдахина и резко затянул петлю на ногах белокурой бестии, поняла и зашипела: – Шайссе, да тебя наши на куски порвут!

      – Есть вещи, о которых знают только двое, – очень серьёзно сказал Войткевич, проверяя надёжность пут. – До ваших далеко, а до Бога – близко. Так где небесных гостей встречаем?

      – Зачем это тебе? – вдруг очень спокойно, чуть ли не равнодушно спросила Ирма и перестала дёргаться. – Ты же понимаешь, что всё уже решено.

      – И что? – спросил Яков Осипович, невольно поддаваясь этому спокойствию. Даже нож, с помощью которого предполагалось разговорить белокурую бестию, чуть задержался в ножнах. – Лапки вверх и «Хайль Гитлер», и может, ещё помилуют?

      – Тебя так точно помилуют, – всё так же спокойно и даже как будто лениво проговорила Ирма и чуть пошевелилась, похоже, что устраиваясь поудобнее. – А об этой выходке я никому не расскажу.

      – Обрадовала, – хмыкнул Войткевич и обнажил финку. – Ваших милостей ждать не собираюсь. А если уверена, что всё так уж решено, – так скажи, что знаешь, не заставляй кожу портить. Я ведь не садист, меня это не заводит…

      И вдруг перехватил Яков Осипович острый взгляд шпионки, направленный за его спину, на дверь во вторую комнату, и понял в неуловимое мгновение, что в него целятся.

      Мышцы сработали быстрее, чем сознание. Одним слитным движением Войткевич наклонился влево и, не глядя, метнул финку в сторону двери.

      Два звука почти слились воедино: негромкий выстрел и удар пули в плоть. А затем ещё несколько секунд раздавалось хрипение и судорожная возня у двери. Тишайшая Мари Шемански левой рукой дёргала рукоятку финки, до упора вошедшей в грудь, правой – силилась поднять «вальтер», и оседала, оседала на пол.

      И опустилась. Руки обвисли, взгляд остекленел, и только маленькие ножки в лакированных туфельках ещё подёргивались и скребли по паркету.

      Яков приложил ладонь к правому боку. Касательное ранение, всего-то царапина на коже.

      – Так что? – спросил он, поворачиваясь к Ирме.

      Но та при всём желании не могла ничего сказать. Не бог весть какая убойная сила у маленького «вальтера», но выпущенная с трёх метров пуля, предназначенная Войткевичу, попала белокурой бестии очень точно. Между ребёр и в самое сердце.

      …Через пятнадцать минут Войткевич, с лёгкой наклейкой-пластырем под свежей рубашкой, вышел из квартиры, тщательно запер дверь и прошёл к «эмке», оставленной за квартал от дома.

      Дальше он действовал как автомат. Здолбунов-Мизоч-Дубно-Клевань. Везде он, согласно инструкции – им самим усовершенствованной инструкции на «час Ч», – встречал руководителей групп и их заместителей, и вывозил к тайникам. И там – это уже не по немецкой инструкции, а по совести – расстреливал. Восемь патронов – восемь трупов. Четыре обезглавленные агентурные ячейки