Разведотряд. Юрий Иваниченко

скажите, Алексей Трофимович, реально – что делать будем?

      – Когда, как ты думаешь, они начнут? – вопросом на вопрос ответил капитан.

      – Думай, не думай, а по всему, что видел и слышал – скоро. Весной, наверное. Или в начале лета…

      – Жаль…

      – Не сам же придумал – наслушался уже от них. Да и видел много, когда по периферии мотался. И Бреннер проболтался… Не провокация – война будет.

      – А ты в курсе, сколько мы силищи сюда нагоняем?

      – Сила – это когда все драться и хотят, и могут. Вот с той стороны, помянёшь моё слово, так и получается. А у нас – не так… Очень уж многим сала за шкуру залили…

      По лицу Алексея Трофимовича трудно было понять, удивлён ли он небывалой, не принятой в их кругу откровенностью или просто болезненно задет словами Войткевича.

      – А немцы с австрияками, когда в Империалистическую здесь стояли, – продолжил Яков, – чисток не устраивали. Нормальные тогда оккупанты были, на идеях не свихнутые…

      – Жаль, что не узнаю – прав ли ты.

      Наверное, целую минуту оба молчали. Даже остановились на едва протоптанной дорожке между безымянных – снег припорошил надписи – могил.

      Наконец Войткевич не выдержал, переспросил:

      – Так что делать-то будем?

      – О себе подумай, коммунистишен мит юден, – с непонятным ожесточением бросил Андрей Трофимович и, не прощаясь, крутнулся на каблуках и отправился к пролому.

      Чуть позже побрёл к восточным воротам и Войткевич. Прошёл уже полпути и посмотрел направо.

      Ни капитана. Ни его машины. Никого. Только ряды заметённых снегом могил.

      20 июня 1941 г. Ровно

      «Пора» – совершенно чётко прозвучало в сознании Якова. Будто неведомый, но категорически-требовательный голос раздался в предутренней тишине.

      В комнате уже совсем светло – двадцатое июня, начинается летнее солнцестояние, самые длинные дни и самые короткие ночи.

      Спит жена, свернувшись калачиком, спит дочка, прижав к щёчкам розовенькие кулачки.

      Войткевич быстро и бесшумно собрался.

      Верная лемкивка Маша, тем не менее, услышала и к тому времени, как свежевыбритый Яков выбрался из ванной, подала кофе и бутерброды.

      «Пора» относилось не только ко времени сборов перед дальней – не один час езды – дорогой. Пора было закончить дело, помочь в котором определённо никто уже не мог, а вот помешать – сколько угодно. И оттягивать неизбежное было просто невозможно. И так этот невероятно тихий рассвет можно было считать подарком судьбы.

      Уже два месяца прошло с того дня, когда, позвонив по служебному телефону в тот самый отдел Управления, Войткевич напоролся на чужой и неприятный голос. И разговаривающий с кавказским акцентом оперативник тут же принялся напористо выяснять, кто это звонит, по какому делу, с какого телефона и почему это только Алексей Трофимович может помочь, если дело государственной важности.

      Означать это могло только одно: Алексей Трофимович арестован,