Сибирь. Георгий Марков

где-то обидели старика. Он говорил о них с гневом, на щеках проступили розовые пятна. – Они, вишь, Гаврюха, живут тайно. Посторонним людям свою жизнь не показывают. Устав у них такой. Народ темный, жестокий. От них держись подальше. А лесов и мест здешних они не знают. Занятие у них крестьянское: пашня, скот. Зверя не бьют, птицу – тоже. Рыбу, правда, добывают. И во всем стараются обходиться своими изделиями, покупное у них считается грешным… Соль вот только покупают. Ну, керосин еще. Насчет одежки – ни боже мой. Все свое, домотканое…

      – А ты, Федот Федотыч, откуда их жизнь так хорошо знаешь? – спросил Акимов, про себя подумав: «Значит, и этот вариант не годится».

      – Прикоснулся я малость к ихней распроклятой жизни. Когда я вышел сюда, в Нарым, на поселение, у меня положение случилось такое, что хоть в петлю полезай. Пить-есть надо, а меня никто не берет. Как узнают, что я поселенец с Сахалина, ну и от ворот поворот. Вот тогда-то и пошел я к староверам вверх по Парабели. Без малого год я у них прожил за кусок хлеба. Жил, конечно, в отдельной избушке. К ним в избу – ни ногой. Старался как мог, силы надрывал. Зима. Куда пойдешь? Кругом тайга, снег, безлюдье. Видать, приглянулся я их главному наставителю. Начал он меня в свою веру тянуть. Слушаю его, а сам думаю про свое: «Ну, пой, расхваливай свою веру, ври больше про свое житье и царствие небесное. Вижу вашу райскую каторгу. Чуть-чуть получше сахалинской. Та же шерстка, да только немножко подкрашенная». Как пришла новая зима, засобирался я в жилуху. Думаю, теперь у меня как-никак другое пояснение при найме. «Откель?» – спросят. «От староверов». Ну, особо пытать не станут, почему не пожилось. Нет-нет, а все-таки и от них людишки уходили. Хотя, скажу тебе, насмерть они засекали, если кто ихней вере изменял. Уж тут либо пан, либо пропал. Успел уйти – твое счастье, догнали – пощады не проси. Не будет ее ни под каким видом.

      Я-то, правда, их верой не был связан, а все же ушел тайно, в ночь, да в такую непогоду, что и кобели ни разу не сбрехнули… Видишь теперь, откуда об ихней жизни мне стало известно…

      Акимов внимательно слушал Федота Федотовича и снова думал о том же. «Бывалый старик. Пожил, повидал многое и разное. Может быть, его самого уговорить провести меня тайгой к Новониколаевску или Омску через васюганские болота?»

      Но в следующую минуту Акимов и на этот счет получил исчерпывающий ответ, и все его размышления о побеге отсюда, из тайги, полностью отпали как нереальные.

      – Помню, Гаврюха, – возобновил после молчания свой рассказ Федот Федотович, – в ту ночь, когда я сбежал от староверов, прошел я без передышки тридцать верст. Как не запалился, сам не пойму. Шел и шел. Будто какая-то сила меня в спину толкала. Хоть и знал, погони за мной не будет, а все ж таки мороз по коже продирал, как только вспоминал яму у староверов. Сажали в нее они всех, кто допускал провинки. Аршин десять глубины. Края ровные, зацепиться не за что. Вода по дну сочится, как в колодце. Опускали на веревке. Слега поперек ямы лежала.

      Дошел я в этот день до Калистратовой заимки. Охотник жил, Калистратом звали. Жил