Сибирь. Георгий Марков

кадке воду и плеснул ее на каменку. Вода с шипением в тот же миг превратилась в белое облако, которое с яростью ударилось в потолок и расползлось по всей бане. Акимова чувствительно обожгло. Он втянул голову в плечи, сжался. Федот Федотович надел шапку и рукавицы, взял из маленькой кадки распаренный березовый веник и полез на полок.

      Покрякивая, он хлестал себя по телу нещадно. При каждом взмахе веника Акимова обжигало горячим воздухом. Он забился в угол, чувствуя, что нечем дышать. А Федот Федотович все хлестал и хлестал себя. Но вот он соскочил с полка, сдернул шапку и рукавицы, которые оберегали его от ожогов, и, распахнув дверь, бросился в сугроб. Барахтаясь в снегу, он только слегка покряхтывал, потом заскочил в баню, плеснул ковш на каменку и вновь оказался на полке. Теперь старик хлестал себя бережнее и реже, чем прежде.

      – Хорошо! Ой, как хорошо, паря! Всю хворь повыгнал! – воскликнул Федот Федотович.

      Наконец он отбросил веник, слез с полка, подсел к корытцу, стоявшему в углу.

      – Полезай, попарься, Гаврюха! Коли мало жару, я на каменку еще водицы плесну.

      Акимов взял свой веник, поднялся на полок. Уши, щеки, шею прижигало, глаза резало, он жмурился, но вместе с тем откуда-то из костей разливалось по телу приятное, бодрящее ощущение. Акимов взмахнул веником, ударил себя по ляжкам, по спине, по бокам. Но это занятие было все-таки свыше его сил. Он слез с полка, кинулся к кадке с холодной водой, поддел пригоршню, плеснул себе в лицо.

      Когда он обернулся, то в дрожащем свете жировика увидел Федота Федотовича в странном виде: от пят до подбородка он стоял не белый, а черный-черный, словно его протащили через печную трубу. «Что это с ним?» – тревожно мелькнуло в уме Акимова.

      – Давай, паря, помылься нашим таежным мылом. Благодать-то какая!

      Не дожидаясь согласия Акимова, Федот Федотович поддел из корыта на ладонь кучку озерного ила и растер его по спине Акимова. Акимов приблизил корытце и через минуту стал таким же черным, как и старик.

      Они сидели на скамейках, сушились. Федот Федотович рассказывал о том, как излечил озерной грязью застаревший ревматизм, принесенный с каторги. Акимов слушал, про себя думал: «Все это надо мне обследовать самому. Явлюсь в Стокгольм пред ясные очи Венедикта Петровича, доложу по всем правилам исследователя о сокровищах Парабельской тайги».

      – А теперь, Гаврюха, ополоснись, и ты чист, как ангел. – Федот Федотович опрокинул бадейку на Акимова, потом наполнил ее снова и вылил опять же на него.

      – Да я сам, сам, Федот Федотыч! – отбивался Акимов.

      Они вернулись в избу и принялись чаевничать. Федот Федотович угощал Акимова неслыханными яствами: брусникой со шмелиным медом.

      – А где ты, Федот Федотыч, шмелиный мед взял? – расспрашивал Акимов. Он никогда в жизни не пробовал такого ароматного меда.

      – А тут неподалеку от озера гарь есть. Видать, от молнии лес загорелся. Теперь эта гарь вся в медоносных цветах. Летом там от шмелей гул стоит. Две семьи взял я в земле да и пересадил в осиновые колоды с дуплами. Прижились! На зиму завалил их