С Ермаком на Сибирь (сборник). Петр Краснов

Он забегал по комнате. То поднимет над головою руки с растопыренными пальцами, то заложит за спину, фыркнет, как разъяренный кот. Наконец, остановился против Исакова и, задрав голову кверху так, что бородка стала поперек лица, вскрикнул визгливо:

      – А слово?

      – Слова мы, прямо сказать, не давали. Ни сговора, ни рукобитья не было…

      – Еще бы, – завизжал Селезнеев. – Еще бы! Девочке пятый годок, а он – рукобитье… Сватов засылать!

      – Да чего ты ершишься? Ишь взгомонился как!

      – Чего… чего? Ох не речист я, не речист… а того… того… этого…

      – Чего этого?.. Запутался, Ярославич.

      – Любят они друг друга… А что беден?.. Велика беда… Поедет к Строгановым. Какая там его судьба будет, кто знает?.. Может быть, еще и князем каким вернется! Мы с тобой под Казань простыми жильцами пошли, а теперь стрелецкие сотники!.. А, что? Не речист я, а правду тебе скажу: не хорошее дело затеял. Федора собаки лишил… а нынче и невесты любимой лишаешь.

      – Да постой?! Елова голова! Откуда ты взял. Любимой!.. Да почему ты знаешь, что они любят друг друга. Моя Наташа воспитания строгого. Из терема никуда… Из воли родительской не выйдет… Где же успели они слюбиться?

      – Где?.. Где… Да ты в церкви на них посмотрел бы когда! Где гляделы-то твои были? Федя на свет Наталью Степановну, как взглянет, та аж полымем зальется!

      – Грех-то! Грех-то какой, – воскликнула Марья Тимофеевна.

      – На масляной качели наладили… Стали качаться, доска-то летает, Наташа визжит, а Федя – румяный, счастливый… Я смотрю – совет да любовь!..

      – Ох, греха-то, греха-то… – стонала Марья Тимофеевна. – Девичьего стыда не жалеют… Эти мне качели! Сыму их проклятых.

      – Так ведь, чаю, покаялись! – напустился на нее Селезнеев. – Вы, матушка Марья Тимофеевна, помогите мне. Как можно их друг друга лишать.

      – Беден уже очень Федор Гаврилович-то, – растерянно сказала Марья Тимофеевна.

      – Беден, да умен. И читает, и пишет, и арифметику знает… Он чего достигнет, Господу одному известно.

      – Не на Каму же ее отправлять?

      – И на Каме, матушка, люди русские, православные! Там, пожалуй, еще поспокойнее будет, чем в Москве…

      Долго еще препирались они. Визжал и фыркал Селезнеев, оправдывался Исаков, отстаивала Наташино богатство Марья Тимофеевна. Наконец, Селезнеев набросился на нее.

      – Вы, матушка, все о богатстве, а о счастье своей дочери не подумаете… А если она за Федором счастлива будет, а за кем другим может с горя зачахнет!

      – О, типун тебе на язык!.. Тьфу!.. тьфу!..

      – Пусть мне типун, лишь бы им, голубкам нашим, счастье!

      Эти слова вдруг растрогали Исакова.

      – Ну ладно, – сказал он – Я от старого слова не отказчик. Порешим так: никому ничего объявлять не будем. Сватов пусть Федор не засылает. Будем ждать вестей от него с Камы. Как его судьба обернется. Будет достоин свет Натальи Степановны – его и Наташа. Если кто без него зашлет сватов – скажем: молода девка. Не примем сватов. Ладно?

      – Ладно… А сколько