Зори лютые. Борис Тумасов

Юрий, – воитель сыскался. Мухаммед-Эмин укажет ему от ворот поворот.

      Семен поддакнул:

      – Как ощиплют Ваську татарове, враз потишает, к нам с поклоном пожалует.

      – Ныне Боярской думы гнушается, сам-треть все решает, а тогда не только нам, князьям, боярам в рот заглянет, к их советам прислушается.

      – Есть и на Москве бояре, кои Василием недовольны, – снова сказал Юрий. – И Соломонию он притесняет.

      – В бесплодстве ее винит, а не сам ли этим страдает? – залился мелким смешком Семен.

      Оборвав смех, замолк надолго. Молчал и Юрий, посматривал по сторонам. Пожухла прихваченная ночными заморозками трава, высохла. Лес местами оголился, кое-где все еще желтел и краснел сохранившейся листвой. Небо низкое, затянутое тучами. Неуютно.

      Прошедший накануне дождь размыл дорогу, и кони хлюпают по лужам.

      Верстах в десяти за Москвой Семен остановил коня, сказал:

      – Пора прощаться.

      Юрий снял шапку, не слезая с седла, обнял брата.

      – Так помни уговор, Семен, друг за дружку держаться, в обиду не даваться, а при нужде в помощи не отказывать.

      Семен ответил:

      – Воистину так, купно, – и, трижды поцеловав Юрия, свернул на Калужскую дорогу.

* * *

      Темная, ночная Москва. Разноголосо перебрехивались собаки.

      У ворот боярина Версеня одетый в шубу и теплую шапку человек долго стучал в калитку. Надрывались спущенные с цепи лютые псы. Человек барабанил палкой по доскам что было мочи. Наконец щелкнул запор и открылось смотровое оконце. Воротний мужик подал недовольный голос:

      – Кого там принесло?

      Человек сердито прикрикнул:

      – Заснул! Вот ужо пожалуюсь боярину, он те всыплет! Отворяй!

      Мужик испугался, торопливо распахнул калитку, впустил ночного пришельца, пробурчал, оправдываясь:

      – Не спал я, по нужде отлучался.

      Человек уже успокоился, сказал тише:

      – Веди к боярину, скажи, дьяк Федор к нему…

      Боярин Версень ждать не заставил, сам спешил навстречу. Дьяк подковылял вплотную, дохнул луковым перегаром боярину в нос, хихикнул:

      – Умер холоп. Что поведал перед смертью, мне одному ведомо. Даже подручный не слыхал, ибо отлучался он на тот момент.

      – Слава тебе, Осподи! – отирая рукавом пот, облегченно вздохнул Версень. – Хоть и нет моей вины в холоповой дури, но великому князю как то вразумишь?

      Дьяк снова мелко засмеялся:

      – Ужо порадел я ради тебя, боярин…

      Версень засуетился:

      – Погоди, Федор, я сей часец.

      Вскорости воротился, ткнул дьяку кожаный мешочек. Звякнуло серебро.

      – Тебе, чтоб обиды не таил. За добро твое ко мне…

      И самолично провел дьяка до ворот, подождал, пока мужик закроет за ним калитку. Плюнув вслед, пробурчал:

      – Чтоб тебе подавиться теми рублями.

      Поддернув сползшие портки, боярин отправился досыпать.

* * *

      Государь еще плескался над тазиком, а оружничий Лизута, рыжий, сгорбившийся от худобы и угодничества, уже нашептывал голосом