Зори лютые. Борис Тумасов

в гридне, при Юрьевых словах затаился за колонной.

      Князь Семен насупился. Дмитрий поморщился, сказал:

      – Не суди, Юрий, Василия, не ищи раздоров.

      Юрий оборвал злобно:

      – Я раздоров не желаю, но и ты, Дмитрий, нас с Семеном не вини. Не иди в защиту Василия. Ты как, не ведаю, а мы в обиде. Един отец у нас с Василием, так отчего ему шесть на десять городов достались, а нам на всех три на десять?

      Оружничий Лизута и дышать перестал, весь во внимании. Ладонь к уху приложил, напрягся.

      А братья свое ведут:

      – Верно сказываешь, – поддакнул Семен.

      – И я тако же, как и вы, братья, – по-иному заговорил Дмитрий, – к чему нападаете на меня? Мне бы только по-добру, без вражды, коль уж уселся Василий отцовской волей на великом княжении.

      Заскрипели половицы. Оружничий оглянулся. К князьям подошла Соломония. Братья прекратили разговор. Семен сказал, обратившись к великой княгине:

      – Злобствует на нас брат наш Василий, а почто, и сами не ведаем.

      – На тя, сестра, надежда наша, замолви слово. Не лишку просим мы у него, а по нужде нашей, скудости.

      У Соломонии взгляд холодный и ответ короткий:

      – Сердцем рада, да нет моей власти над великим князем. Разве не чуете вы того? Не злите его понапрасну, Бог милостив, глядишь, отойдет сердцем великий князь – тогда и просьбу вашу исполнит.

      И, поджав губы, вышла из гридни. Князья направились вслед за ней. Оружничий, вытерев рукавом вспотевший лоб, поспешил с доносом к великому князю.

* * *

      Воротившись из трапезной, Соломония закрылась в молельной. Опустившись на колени, допоздна отбивала поклоны. Крестилась истово, шептала слова молитвы, и горячие слезы текли по ее щекам.

      Нет покоя Соломонии. Была и у них с Василием любовь, а ныне исчезла, что туман поутру.

      Знает Соломония, тому причина ее бесплодие. Она уж и на богомолье по монастырям ездила, и знахарок выспрашивала, а детей все нет. И остыла любовь, угасла.

      Редко заходит Василий к Соломонии в опочивальню, ох как редко, остыл. Будто и не жена она ему вовсе.

      Соломония устремляет свой взор на угол, густо уставленный иконами. Киоты в золоте, блекло горит лампада перед Спасом, строги глаза святых.

      Опершись рукой о пол, Соломония поднялась. Хрустнули в коленях кости. Послюнив пальцы, она поправила фитилек в лампаде, еще раз перекрестилась.

      – О Господи, – просит княгиня. – Чем грешна яз[3]? Пошли мне счастья скудного, доли женской.

      И, видно, не веря в исполнение своей просьбы, она печально качает головой:

      – Нет, верно сказывают, сломанное дерево не срастить без следа.

      Припомнила разговор, затеянный князьями в гридне. Забыв на время о своем горе, Соломония говорит вслух:

      – И встанет брат на брата…

      Пугается сказанного, озирается, крестится:

      – Прости, Господи…

* * *

      В думной палате в мерцании восковых свечей, горящих в медных подставцах, в одиночестве поджидает братьев

3

Яз – «я» в древнерусском языке.