Зори лютые. Борис Тумасов

я, чтоб наперед читать мысли людские…

* * *

      Князья ушли, а Василий еще долго оставался в палате. Опустившись в кресло и склонив голову на ладонь, задумался, мысленно рассуждал сам с собой.

      …Братья родные, но чем вы лучше тех бояр, какие не о единстве Руси пекутся, а рвут ее на уделы? Этим боярам давно не по нраву он, Василий, им бы на великом княжении лицезреть такого князя, как племянник Дмитрий.

      Дмитрий, сын покойного брата, родного Василию по отцу и неродного по матери, от первой отцовой жены.

      Боярам-усобникам Дмитрий по душе, мягок и послушен, их умом бы жил.

      Разве может он, Василий, запамятовать, как отец, озлившись на мать, сообщил на Боярской думе, что государем станет после него не Василий, а Дмитрий?

      Сколь тогда натерпелся Василий обид! Ан время короткое минуло, и отец, помирившись с Софьей, снова стал милостив к Василию, а Дмитрия, уличив в измене, заточил в темницу. Там он и поныне. Боярам же отец так сказал: «Чи не волен яз, князь великий, в своих детях и в своем княжении? Кому хочу, тому дам его».

      Сколь раз просили бояре Василия освободить Дмитрия. Они и Соломонию подбивали, чтоб слово за него замолвила. Но нет, к чему усобникам потакать. Освободи Дмитрия, и они духом воспрянут, сызнова козни почнут плести… Напрасны боярские надежды! Не дождутся они от него, Василия, милости.

      Василий усмехнулся, покачал головой, произнес вслух:

      – Мнят себя хитрецами, да хитрость их лыком вязана, а Соломония не признается, кто из бояр наущал ее, таит. Прознать бы!

      Неожиданно легко вскочил, проходя сенями, бросил челядину:

      – Подай корзно!

      Безбородый отрок торопливо снял с колка подбитый горностаевым мехом плащ, накинул государю на плечи. Тот запахнулся, вышел на красное крыльцо.

      Над Москвой уже сгустились сумерки. Сырой ветер дул с запада, задирал полу княжьего плаща.

      Спустившись с крыльца, Василий, обойдя блестевшую лужу, направился к пыточной избе. Низкая, рубленная из вековых бревен, она, пугая всех, стояла на самом отшибе княжьего двора. Полновластным хозяином в ней был дьяк Федор.

      У самой избы Василий замедлил шаг. За дверью по-звериному взвыл человек и смолк.

      «Признался ль?» – берясь за ручку двери, подумал Василий.

      В день, когда несли на кладбище юродивого, какой-то мужичонка вздумал кричать:

      – Василия не хотим великим князем. Антихристу он продан, како и мать его заморская! Нам Дмитрия великим князем подавай! Дмитрия Ивановича! Освободим страдальца, что муки за нас принимает!

      Мужика схватили, в пыточную избу доставили.

      Велел Василий дьяку дознаться, чей тот мужик холоп и кем подослан, какой боярин за ним стоит.

      В избе жарко, едко чадит гарь. Подручный дьяка, в одних портках, без рубахи, собирал в кучу палки. В углу горел огонь. Тут же, посреди избы, валялись железные щипцы на длинных ручках, толстый ременный кнут. Пытаемый, раздетый донага, безжизненно висел у стены.

      Василий подошел, посохом ткнул в бородатое лицо. Всмотрелся.