Генералиссимус Суворов. Николай Гейнце

Суворов с присущей ему аккуратностью расставлял на приделанные к одной из стенок комнаты полки своих единственных друзей – книги.

      Отец уехал посещать петербургских сослуживцев и знакомых.

      Комната молодого солдата вышла очень уютной. Стены были начисто вытерты – они были бревенчатые, без обой, пол чисто вымыт. Простой деревянный стол, три табурета и деревянная постель с тюфяком из соломы, кожаной подушкой и вязаным одеялом, привезенным с собою из деревни, составляли все ее убранство.

      Пока в Петербурге гостил Василий Иванович, постель предназначалась для него, сын же должен был спать на полу, на сделанном сеннике, под дорожным тулупчиком. Сенник был сбит так, что к изголовью несколько возвышался.

      Василий Иванович вернулся в радужном настроении духа.

      – Уж ты и на новоселье? – удивился он, входя в отворенную дверь комнаты сына.

      – Точно так, батюшка, устраиваюсь, – отвечал тот.

      Старик разоблачился от верхнего платья и присел к столу.

      – А я тебе радость привез, Саша, – сказал он после некоторого молчания.

      Александр Васильевич в то время вынимал из сундука несколько книг, чтобы поставить их на полку.

      – Какую? – спросил он, обернувшись и держа книги в руках.

      – Можно освободиться тебе от строевой службы…

      Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.

      – Что вы, батюшка!

      – Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…

      – Настоящую, настоящую, то-то и хорошо… – прервал отца Александр Васильевич.

      – Помолчи, твоя речь впереди будет, – остановил его Василий Иванович.

      Мальчик замолчал и стоял уже весь бледный, и на глазах его дрожали слезы.

      – Этому горю помочь можно – это приятель-то мой мне говорит. Он как по письменной части… Это про тебя-то… Дока, у меня он во всем дока – похвастался я… Тогда его можно будет пустить по письменной части… в канцелярию полка, до офицерского чина. Слышь, парень?

      Мальчик не отвечал и стоял, как бы приросший к месту.

      – И долго, говорю я ему, ваше высокопревосходительство, придется в нижних чинах быть? Нет, говорит, долго не задержим… Услужим для приятеля… Вот как! Слышишь, парень?

      Александр Васильевич молчал, но слезы ручьями текли по его бледным щекам.

      – Да ты никак ревешь? – вдруг воскликнул Василий Иванович, только что заметивший впечатление, произведенное на сына его речью. – С радости, что ли?

      – Батюшка… Я хочу быть солдатом… Ведь вы же знаете… – повалился сын в ноги сидевшему на табурете отцу.

      Василий Иванович встал и поднял его.

      – Встань, встань, какой же ты солдат, коли ревешь, как баба.

      – Я хочу быть солдатом, – продолжая всхлипывать, говорил мальчик.

      – Ну и будешь солдатом… Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…

      – Какой