Детектив для уютной осени. Татьяна Полякова

разговоров, – и постучал в соседнюю с собственной дверь.

      – Кто там? – отозвались приглушенно. – Я уже легла.

      – Это я, – прошипел Василий Васильевич. – Поесть принес.

      Какое-то время ничего не было слышно, потом раздалось шуршание, шаги, и дверь приоткрылась.

      В свете торшера Василий Васильевич увидел блестящий глаз.

      – Еда, – сказал он и сунул в проем узелок. – Открывай.

      Глаз моргнул. Потом дверь медленно распахнулась, и он вошел.

      Комната вещуньи была такой же большой, как и его собственная, но какой-то другой. Окна оказались с другой стороны, не так стояла мебель, и обнаружился маленький эркер – точная копия того, в котором они сегодня завтракали с Кристиной. В эркере помещались круглый столик и два стула.

      В распахнутой створке окна шумел буковый лес, а моря почти не было слышно.

      – Мне кажется, я заболела, – шмыгая носом, призналась духовная дочь Сантаны.

      – Разумеется, – согласился Василий Васильевич. – Целый день на ветру в каких-то лохмотьях!..

      – Сари – самая удобная одежда в природе.

      – И самая теплая, – подсказал Меркурьев. – Где свет зажигается?

      В этом доме он у всех то и дело спрашивает, где зажигается свет!..

      Он развязал салфетку с утиной ногой и рядом выложил соленый огурец и хлеб. Получился натюрморт.

      – Садись и поешь, – предложил Василий Васильевич.

      – Спасибо, – уныло отозвалась Антипия, приткнулась к столу и первым делом откусила огурец.

      Василий Васильевич устроился напротив, молодецки закинув ногу на ногу. Антипию он рассматривал, совершенно не стесняясь.

      Короткие светлые волосы торчали в разные стороны. Кожа на лице оказалась очень белой, на носу немного побрызгано веснушками. Кончик этого самого веснушчатого носа чуть-чуть загибался вверх, придавая лицу смешливое выражение. Маленькое ухо – Меркурьеву было видно только одно – плотно прилегало к голове, в мочке три дырки, но никаких серег.

      Антипия мельком взглянула на него и вздохнула.

      – Ты же была смуглая, – сказал он первое, что пришло в голову. – А сейчас белая.

      Она опять вздохнула.

      – У меня сто литров тонального крема, – объявила она. – Можно обмазаться с головы до ног.

      – Зачем? Ты что, актриса?

      Она помотала головой – нет, не актриса.

      – Я вегетарианка, – объявила она и взялась за утиную ногу. – Как ты думаешь, Всевышний покарает меня, если я это съем?..

      – Всевышнему нет никакого дела до твоего рациона, – сказал Меркурьев. – У него полно других забот. Ешь.

      Ровными квадратными зубами она впилась в ногу, закрыла глаза и застонала.

      – Каф фкуфно. Гоф нифево факофо не ефа, – призналась она.

      – Если ты год не ела, – тоном собственной бабушки назидательно молвил Меркурьев, – неудивительно, что заболела. Ешь.

      Он хотел спросить, откуда она узнала про тело – до того, как они увидели его в траве за маяком. Он хотел спросить, с кем она разговаривала в коридоре, когда он