Другая Блу. Эми Хармон

подбородок, предлагая им продолжить смеяться, если посмеют. Странно, но они замолчали, и Иззард положил инструменты рядом с Айкасом.

      Я ехала на переднем сиденье вместе с мистером Мускулистым, которого звали офицер Боулс, а офицер Иззард ехал за нами. Офицер Боулс передал кому-то сообщение по радио, назвав номера машины и еще какие-то цифры, которых я не поняла. Очевидно, это было кодовым названием вопроса: «Что мне делать с этим сумасшедшим ребенком?»

      Я показала им дорогу к лагерю, по прямой в сторону холмов. Боясь не вспомнить дорогу назад, после каньона я не сворачивала ни влево, ни вправо. Но никакого чудесного возвращения Джимми не произошло. Моя записка лежала на столе там же, где я ее оставила.

      В конце концов они вызвали поисковой отряд. Меня это устраивало, значит, они будут его искать, и первые несколько дней я жила с надеждой. Они попросили меня описать папу. Я сказала, что он был не такой высокий, как Иззард, но, наверное, немного выше офицера Боулса, только не такой толстый. Офицер Иззард посчитал забавным, что я назвала офицера Боулса толстым. Мы с офицером Боулсом не обратили на него внимания. Я сказала, что у папы были черные с проседью волосы, и он всегда заплетал их в две косички. Когда я напомнила им, что его зовут Джимми, и попросила найти его, я замолчала, боясь расплакаться. Джимми никогда не плакал, и я не буду.

      Они правда его искали. Искали целую неделю. Меня оставили в доме, где было еще шесть детей. Родители были милыми, и я впервые попробовала пиццу. Три воскресенья подряд я ходила в церковь и пела песни о парне по имени Иисус, и мне даже нравилось. Я спросила даму, которая руководила пением, знает ли она песни Уилли Нельсона. Она не знала. Наверное, и хорошо. Если бы мы начали петь его песни, я бы еще сильнее затосковала по Джимми. Меня определили в дом к приемной семье, что-то вроде приюта для детей, которым больше некуда идти. Как и мне. Мне больше некуда было идти. Со мной разговаривал социальный работник, пытаясь понять, кто я. Тогда я не знала, что Джимми – не мой отец. Он не успел объяснить мне этого. Очевидно, для них было загадкой, кто я.

      – Можешь рассказать мне про маму? – спрашивал социальный работник. Вопрос звучал мягко, но меня было не провести: никакой просьбы тут не было, я была обязана ответить.

      – Она умерла. – Это я знала.

      – Ты помнишь, как ее звали?

      Я как-то спросила Джимми, как звали мою маму. Он сказал, что не знает, что я звала ее «мама», как и большинство детишек двух лет. Звучало странно, но я была доверчивым ребенком, и мне в голову не приходило сомневаться в его словах. У Джимми был маленький черно-белый телевизор с двумя торчащими антеннами, и я смотрела по нему передачи местных станций. Это и был мой контакт с внешним миром: «Улица Сезам», «Артур», «Антиквар». Сути отношений между мужчиной и женщиной я не понимала, про детей тоже ничего не знала. Детей высиживали, приносили аисты, их покупали в больницах. И я знать не знала, что если папа не знает имя мамы, то это уже слишком странно.

      – Я звала ее «мама».

      Женщина прищурилась, ее лицо приобрело неприятное выражение.

      – Ты знаешь, что я не это имею