Три товарища и другие романы. Эрих Мария Ремарк

свесились далеко за барьер, дрожа от возбуждения в предчувствии удачи. Я помог Патриции Хольман взобраться на ящик с инструментами.

      – Так вам будет лучше видно! Обопритесь о мое плечо. Смотрите внимательно, он и этого обставит на повороте.

      – Уже обставил! – воскликнула она. – Он его проскочил!

      – Он приближается к Браумюллеру! О Господи Боже мой и пресвятые угодники, – вскричал Ленц, – он действительно его проскочил и приближается к Браумюллеру!

      Три автомобиля носились туда-сюда в сгустившихся сумерках от нависшей грозовой тучи. Мы кричали как сумасшедшие, теперь к нам присоединились Валентин и Грау с его оглушительным басом. Кестеру удался сей безумный замысел, он обошел второго на повороте сверху – тот переоценил свои возможности, избрав слишком крутую дугу, и вынужден был сбавить скорость. Теперь Кестер, как ястреб, бросился на Браумюллера, неожиданно сократив расстояние метров до двадцати. Было похоже на то, что у Браумюллера забарахлило зажигание.

      – Дай ему, Отто! Дай! Расщелкай «Щелкунчика»! – ревели мы и махали руками.

      Машины скрылись за последним поворотом. Ленц громко молился всем богам Азии и Южной Америки и потрясал своим амулетом. Я тоже извлек свой. Опершись на мои плечи и подавшись вперед, Патриция Хольман всматривалась в даль, напоминая русалку на носу галеры.

      Наконец они показались. Мотор Браумюллера стучал все еще с перебоями, как будто чихал. Я закрыл глаза, Ленц повернулся к трассе спиной – мы делали все, чтобы умилостивить судьбу. Чей-то вопль вывел нас из оцепенения. Мы еще успели увидеть, как Кестер первым проскочил финиш, оторвавшись метра на два.

      Ленц просто обезумел. Он швырнул инструменты на землю и сделал стойку на руках на запасном колесе.

      – Так как вы изволили выразиться? – снова встав на ноги, обратился он к механику-геркулесу. – Рухлядь, да?

      – Слушай, не квакай, а? – не скрывая досады, ответил тот.

      И впервые за все годы, что я его знал, оскорбленного последнего романтика не охватило бешенство; он хохотал и трясся, как в пляске святого Витта.

      Мы поджидали Отто. У него еще были дела в судейской.

      – Готфрид! – раздался позади нас хриплый голос. Мы обернулись и увидели не человека, а гору в слишком узких полосатых штанах, слишком узком пиджаке цвета маренго и черном котелке.

      – Альфонс! – воскликнула Патриция Хольман.

      – Собственной персоной, – подтвердил он.

      – Мы выиграли, Альфонс! – выкрикнула она.

      – Лихо, лихо. Так я, стало быть, опоздал?

      – Ты никогда не опаздываешь, Альфонс, – сказал Ленц.

      – Я, собственно, хотел вас немного подкормить. Принес вот холодной ветчины и солонины. Все уже нарезано.

      – Золотце ты наше! Давай сюда и садись! – сказал Готфрид. – Сразу и заправимся.

      Он развернул сверток.

      – Бог мой, – воскликнула Патриция Хольман, – да тут на целый полк!

      – Ну, это выяснится только после еды, – заметил Альфонс. – Кстати, имеется