Стая. Борис Алексеев

на ступени парадного крыльца. Вслед за ними из университетских дверей выплескивались на улицу и дробились на отдельные человеческие корпускулы валы студенческой массы, похожие на губы огромного голодного великана.

      Казалось, соприкосновение структур неизбежно. Счет времени шел на секунды. Вдруг послышался прерывистый вой сирены и со стороны улицы к парадным ступеням на полном ходу подъехала бронированная машина пехоты, вызванная, видимо, омоновским командиром. Из водомета, укрепленного на башне БМП, в сторону крыльца метнулся пенный сноп влаги. Ударная сила струи была настолько велика, что студенческие порядки дрогнули и стали отступать назад к дверям. В тот же миг, будто выросшие из земли, две свежие шеренги бойцов ОМОНа замкнули за их спинами цепь и отрезали путь к отступлению в здание. Пока ребята озирались, пробуя ситуацию «на зубок», омоновцы вошли в «непосредственный контакт с протестной массой» и перекидали, как на штабных учениях, десятка три студентов в объемистый автозак, оказавшийся «совершенно случайно» неподалеку.

      На другой день, согласно специальному постановлению ректора университета, в 13:30 в той же злополучной аудитории для «непокорного» курса была назначена та же самая скандальная лекция Пухловского. На личные возражения профессора ректор коротко ответил: «Это принципиально. Или мы их, или они нас».

      …Включив все резервы личного самообладания, Пухловский невозмутимо прошел к кафедре и раскрыл конспект. Его встретила гробовая тишина. Никто не поднялся с места для приветствия. Никто не улыбнулся, когда профессор по привычке сказал: «Садитесь, пожалуйста». Сто с лишним пар глаз холодно отслеживали каждое его движение. Могло показаться, что аудитория наблюдала не университетского препода, а жирную надоедливую муху, которую ей хотелось вымарать из предложенной картинки и тут же забыть о ней.

      Профессор монотонным, будто чужим, голосом отчитал лекционный текст. Он ни разу не поднял головы, не посмотрел в зал, чтобы оценить заинтересованность аудитории. Закончив чтение, Пухловский собрал бумаги и, все так же не поднимая головы, вышел из аудитории.

      Хлопок двери пробудил аудиторию. Она зашевелилась и пришла в движение. К кафедре выбежал староста 3-А группы Пашка Ремизов. Он поднял вверх руку, сжал пальцы в кулак и произнес: «Но пасаран!» В ответ ему по рядам прокатился многоголосый ропот: «Но па-са-ран!»

      Сомкнутый в единую звуковую массу, протестный клич вскружил над головами, завис на некоторое время, как сигарное кольцо, под куполом аудитории и… искрясь в мерцании потолочных рамп, метнулся на университетский двор через распахнутые оконные фрамуги…

      Часть 2. Совесть

      Осип устало опустился на диван, расправил онемевшие от холода руки и включил телевизор.

      – Ну морозец сегодня! – усмехнулся он, разглядывая, как жена тихими кропотливыми движениями накрывает стол к ужину.

      – Как служилось? – улыбнулась она, радуясь вниманию мужа.

      – Да