На краю зимы. Елена Евгеньевна Хейфец

рисовать.

      Дурачок нахмурился, пытаясь понять, что же теперь будет происходить, хорошо ли это, и что в связи с этим делать Шурке.

      – А почему ты кабана своего не съешь?– спросил Клим и тут же пожалел об этом.

      – Нельзя! Нельзя! – почти закричал Шурка. Нельзя кабана есть! Это мамин кабан. Мамин! И заплакал.

      Беседа с дураком в планы не входила. Надо работать.

      Клим устроился за домом со стороны поля, собираясь помимо хаты прихватить кусок дырявого забора и колодец.

      – То, что надо!

      Выбрал ракурс, открыл этюдник. Шурка пришёл, сел рядом на землю. Кошка расположилась в ногах. Удивительный какой-то альянс. Обычно кошкам никто не нужен, они сами по себе. А тут: надо же… по пятам ходит. Шурка, затаив дыхание, внимательно наблюдал за тем, как создавалась картина, иногда тихо смеялся, когда улавливал сходство со своим жилищем.

      Клим целую неделю приходил к Шуркиному дому, рисуя его развалюху со всех сторон, двор с телегой, сарай с колодцем, страшного хряка в его закутке. Было создано уже несколько вполне удачных картин и множество набросков.

      Клим сидел на своём складном стульчике, рядом на траве в течение всего дня неизменно располагался Шурка. Клим даже стал к нему привыкать. Иногда он обращался к нему с просьбой принести воды, и Шурка радостно нёсся к колодцу. В середине дня он таинственно исчезал, и вскоре приносил в алюминиевой миске несколько горячих варёных картошек.

      Как-то Шурка попросил дать ему порисовать. Было жалко дорогих красок. Клим выдавил начинающему художнику кое-что из завалявшихся старых. Подвысохшие краски червячками легли на дощечку. Шурка понюхал их – запах был ни на что не похож. Потом устроился на траве, положив на колени картон и, высунув язык, начал творить. Он радовался, как ребёнок, смеялся, что-то лопотал и был чрезвычайно доволен результатом. На картоне в это время происходили чудеса. Краски ложились пёстрыми разводами, разноцветными пятнами и замечательными полосами. Шурку поглотила новая для него деятельность. Его восторгало смешение красок: когда из двух разных вдруг получался совсем новый цвет, а потом – опять совершенно иной, если добавить к тому первому другую краску. А потом ещё и ещё! Ещё и ещё! Шурка никогда не был так счастлив!

      Но краски закончились быстро, а других Клим не давал, у него их осталось немного. Дурачок огорчение своё не скрывал: вздыхал и не сводил глаз с рук Клима, приходя в восторг от каждого нового мазка. Клима забавляла Шуркина реакция.

      – Когда я сюда ещё приеду, то обязательно привезу тебе краски. Куплю специальные! Они долго не будут заканчиваться, – сказал Клим.

      Когда это случится, больному человеку уразуметь было не под силу. И он начал ждать. Ждать утром, днём, вечером и даже ночью, потому что краски Шурка стал видеть во сне. Ему прежде никогда не снились сны, а здесь вдруг стали. Во сне красок было много, они были разные и имели такой же особенный запах, как наяву. Шурка рисовал, и у него получались очень красивые полосатые картины. Очень красивые! Мысль о красках наполнила его жизнь радостью и смыслом. Прежде такое