На краю зимы. Елена Евгеньевна Хейфец

Содержимое телеги подпрыгивало и громыхало на каждой рытвине. На телеге сверху сидела тощая полосатая кошка. Она терпеливо переносила тяготы поездки. Клим подошёл к мужчине и, рванув его за плечо, остановил движение. Человек резко обернулся, испуганно вжав голову в плечи. В голубых глазах какая-либо мысль отсутствовала. Глупая улыбка странно кривила лицо.

      «Идиот», – понял Клим, но общение продолжил.

      – Ты чего каждое утро гремишь своими железяками? Тащишься под самыми окнами и будишь меня. Кто-то ещё спит в это время! Ты меня понимаешь? – усомнился Клим, глядя в остановившиеся глаза.

      Возраста непонятного. На голове нелепая шапка, линялая рубашка, штаны, которые держались на худом теле благодаря проволоке.

      – Ты понимаешь, что я говорю? – повысил Клим голос, раздражаясь ещё больше.

      Человек вдруг пригнулся и закрыл голову руками, словно ожидая удара.

      – Не надо – не надо – не надо, – скороговоркой начал он причитать, зажмурив глаза.

      – Ты понимаешь, что я говорю?

      – Не знаю, – произнёс дурачок, и глаза его наполнились слезами.

      «Черт побери, к убогому пристаю», – остановил себя Клим.

      – Тебя как звать?

      – Шурка.

      – Шурка, куда весь этот мусор везёшь?

      – Туда, – Шурка неопределённо махнул рукой.

      – У тебя, ремонт, что ли, дома? А-а-а, иди. В следующий раз, чтобы ехал другой дорогой. Здесь не ходи. Понял?

      Шурка молчал. Он понимал, что на него за что-то сердятся, а это очень страшно. Страшно, когда сердятся. Мамин Толик тогда бил его, маленького, по голове всем, что попадало под руку. Он бил, было очень больно. Добрая мама плакала и закрывала его от ударов. За это Толик бил маму. Это очень страшно, когда сердятся… Воспоминания о маме расстроили Шурку, и он заплакал. Не вытирая лица, мужчина впрягся в телегу и продолжил путь.

      На пороге дома стояла Татьяна и с осуждением смотрела на Клима.

      –Ты чего от Шурки хотел?

      –Этот ваш дурак гремит под окном каждое утро. Я думал, война началась. Велел ему помойку свою возить по другой дороге.

      – Ему эта удобна, он живёт в начале улицы. Шурку грех обижать. Божий человек. Его никто не трогает, все жалеют.

      – Я не против. Только достал он меня! Каждый день гремит, гад! Что он все время возит? Переезжает что ли куда?

      – Один он живёт. Мать умерла три года назад. Перед самой кончиной велела ему какой-то мусор отвезти в овраг. У нас в овраге свалка. Он вернулся, а она уж мёртвая. От сердца. Царствие ей небесное… С тех пор Шурка каждый день возит всякий хлам за село. Выполняет материн наказ. Занят всё время. Когда возвращается, тоже телегой гремит. Мы все привыкшие. Иногда то же самое везёт, что утром тащил, иногда набирает там нового мусора. Вреда от него никакого.

      – Как же он сам-то живёт? Без мозгов ведь совсем.

      – Да устраивается как-то. И люди добрые подкармливают. У него картошка всегда посажена, лук, свёкла.