На краю зимы. Елена Евгеньевна Хейфец

аступил Новый год, и я решила повести сына в кукольный театр на утренник возле ёлки, и сказочное представление с участием кукол. Это был первый его выход в свет. Сын был наряжен в маленький мужской костюм, белую рубашечку и чёрную бабочку.

      Морозным утром, по хрустящему снегу мы отправились на праздник. По дороге, подготавливая сына к событию, я рассказывала, что на утренник придут Дед Мороз и Снегурочка, что будет большая ёлка и много детей. И вот, наконец, мы прибыли в кукольный театр.

      В фойе, где должно было происходить действо у ёлки, детей сразу отсекли от родителей. Взрослых, прикипевших к ладошкам своих чад, рассредоточили по углам, откуда они, обострив свой слух и зрение, созерцали своих детишек. Я волновалась, как там обходится без меня мой совсем маленький ребёнок, и всё ли у него получается. Волновалась я напрасно, все было замечательно – сын исправно приседал, хлопал в ладоши и кричал вместе со всеми «ёлочка, зажгись!»

      После появления Деда Мороза наступил кульминационный момент. Дети, подготовившие стихи, выходили к ёлке и читали Деду Морозу выученные дома стихи о зимних прелестях и весёлом празднике. Наградой выступающим были аплодисменты зрителей, но, кроме лучей славы, чтецы получали от Деда Мороза игрушку, которую он извлекал из своего мешка.

      Игрушек было много, они не повторялись. Выступающих тоже оказалось много, мамы дома добросовестно поработали с детьми, и я огорчилась, что не подготовила Дениса к выступлению. То, что этот новогодний праздник, проведённый вместе с ребёнком, был для меня первым, оправданием служить не могло, и я клеймила себя позором.

      Тем временем, Дедов мешок стремительно худел на глазах, и было ясно, что игрушек там скоро не останется. Дениска о моём педагогическом просчёте знать, конечно, не мог, но чётко вычленил причинно-следственную связь в отношении подарков: читаешь стишок – получаешь подарок!

      Волнуясь, малыш теребил свою бабочку, сжимал и разжимал от волнения ручки и вдруг, неожиданно для меня, принял самостоятельное решение и твёрдым шагом пошёл к Деду Морозу. Я застыла от удивления. Неужели попросит подарок? Наклонившись к ребёнку, Дед спросил, как же называется стихотворение, которое будет читать Денис, и услышал ответ: «Про греку!». На секунду Дед Мороз замирает в недоумении, решая, что ослышался. Таких стихов он не помнил. Может это будет стишок о том, как в далёкой Греции греки празднуют Новый год?

      Но не тут-то было! У ребёнка оказался более чем странный репертуар. Мальчик начал читать скороговорку: «Ехал грека через реку…» Стихотворением это, даже с натяжкой назвать было нельзя, а тем более зимним. Конечно, можно отвлечься и пофантазировать, что бестолковый грека эксперимент с рукой проводил в зимнее время года, воспользовавшись полыньёй. Но не будем придираться к малышу, ведь то, что грека был явно «отмороженным» – это факт!

      Остановить сына не представлялось возможным, ведь, закончив скороговорку, он набирал в лёгкие воздух и начинал её сначала. Ни одно выступление не вызвало столько восторгов у родителей и у Деда Мороза. Когда терпеливый дедушка в пятый раз услышал «Про греку»,то понял, что такое выступление дорогого стоит, и, достав из мешка игрушечную балалайку, вручил её чтецу. По этой балалайке, выглядывавшей потом из моей сумки, народ меня сразу вычислял как нерадивую мать маленького и забавного артиста, отчего я пребывала в крайнем смущении.

      А подарок оказался символичным. Правда, тогда мы об этом знать не могли. А Дед Мороз, как сказочный волшебник, наверняка знал, что мальчик, читающий «про греку», помимо явных способностей чтеца, имеет ещё и музыкальный талант, и музыка для него станет любимым делом его жизни…

      Краски

      Пятое утро жизнь Клима в селе начиналась с крайнего внутреннего раздражения, переходящего в злобу. Его будили звуки. Какие-то железяки остервенело бились друг о друга, звенели в Климовом мозгу, гоня прочь остатки сладкого сна. Грохота было всего-то пару минут, потом он удалялся и исчезал до следующего утра. Однако минуты какофонии ранним утром казались бесконечными, их разрушительной силы было достаточно, чтобы прерванный сон уже не имел возможности вернуться в похмельную Климову голову. Для Клима – художника и творца, – сон значил больше, чем для любого другого человека. Бывало, что свои картины он дописывал ночной порой, а досыпал днём. Клим в юные годы подавал большие надежды, но, со временем, то, чем обладал, не сберёг, не развил, а распустил по ветру. Кисть его выдавала чисто коммерческий продукт – то, что быстро создаётся, недорого стоит и легко раскупается. Его работы были для непривередливых граждан. Осознание того, что этим творениям в Лувре не висеть, ввергало его в депрессию, а она, в свою очередь, брала его под белы руки и вливала в его неудовлетворённый организм алкоголь.

      Клим любил осень. Она его вдохновляла. Подвявшее лето становилось самым приятным временем для работы, и в сентябре Клим на месяц выезжал в свою Болдинскую осень. В городе он оставлял холостяцкую квартиру, от которой сам уставал – неуютную, неприбранную, недомытую, с горой грязной посуды в раковинах, на столе и подоконниках. Она была наполнена запахом красок, вещами, никогда не знавшими своего места, кучами картона, разбросанными кистями и всем тем, что