Если я буду нужен. Елена Шумара

что с ней будет потом. Через два дня ткани не стало. Зато соседка постройнела, а слабый бюст приобрел новые формы. Такие вещи мать умела делать, как никто.

      Я сдирал с картошки бурую кожицу, и пальцы пачкались золой. Хотелось закопать яму, но я ждал Хряща. В конце концов, был уговор – никаких собак на моей земле. Могла, конечно, приблудная забежать, но я уже винил Хряща и делать ему поблажек не собирался.

      Он явился не сразу – картофельной шелухи нападало изрядно. Постоял, почесал затылок, оскалил кривые зубы. Вроде как поздоровался. Я поднялся, и приземистый Хрящ уперся взглядом в мой подбородок. Он был не намного старше меня, но давно уже не рос, разве что вширь. Впрочем, не толстел, а только креп и в драке, наверное, мог бы сломать мне шею.

      Облезлый пес, похожий на волка, покрутился у его ног и улегся в пыльную траву. Вот он, преступник! Злиться я перестал, но дать Хрящу урок еще не передумал.

      За спиной у него терлись двое. Дешевые малолетки с рынка. Один из них ковырялся в носу, второй пинал банку из-под кильки. Убогая свита. Так я Хрящу и сказал.

      – Убогая свита, Хрящ.

      – Убогая, Зяблик, убогая. Да дело не твое.

      – Не мое, – согласился я и кивнул на дверь Берлоги, – а вот это мое, Хрящ.

      – Подкоп, – хмыкнул Хрящ.

      – Собачий подкоп, – уточнил я.

      Хрящ скосил глаза на собаку, длинно сплюнул, потряс головой:

      – Не мой рыл.

      – Чем докажешь?

      – Дык он привязанный сидел.

      Я посмотрел на обрывок веревки, болтающийся на шее у пса.

      – Сидел, да не высидел, Хрящ. Травану я его, без жалости. Ты меня знаешь.

      – Знаю, Зяблик, – Хрящ поморщился, – ну не доглядел. Эй, Жир!

      Тот, что ковырялся, толстяк с подбородками, вытащил палец из носа и пробасил:

      – Чего-о-о?

      – Закопать!

      Жир с готовностью бросился к яме и стал руками закидывать в нее землю.

      – Да подожди ты.

      Я сходил за лопатой. Толстяк принял ее без особой благодарности, но дыру заделал знатно. Признавая инцидент исчерпанным, я махнул Хрящу и скрылся в Берлоге. Вечерние тени уже вползали через длинное окно под потолком, тянуло сырым и холодным. Молоко в прозрачной банке стало иссиня-серым. Я сделал два глотка и улегся на топчан. Через пару часов мать начнет ждать. Но это еще не скоро.

      Утром, до Хряща и собаки, я был в новой стекляшке на проспекте Мира. Строили стекляшку долго, полгода она даже стояла брошенной, и остов ее торчал посреди города как крысья клетка. Но потом о ней вспомнили, одели в стекло и зеркала, и теперь она сияла, слепила и всеми шестью этажами дразнила – угадай, что внутри. Никто не пустил бы меня в стекляшку просто так. Но я привез документы в какой-то «Галан» для какого-то Ситько.

      Работку я нашел не пыльную – вози себе пакеты, только не теряй. Называться курьером было средненько, но я решил не цепляться к словам. Дергали меня не часто, денег давали, а все остальное не имело значения. Город я знал получше многих, и не только чистую его часть. Пока другие, беленькие, мальчики ехали в автобусе, я