Поклажа для Инера. Агагельды Алланазаров

лоб. Оказывается, за твои волосы я принял усы Аноприенко».

      Миша сидел, прислонившись к стволу дерева, затягивался сигаретой, щурил глаза на Аноприенко и улыбался. А я снова мысленно очутился в родных краях и видел круглое личико моей жены. Она вглядывалась в меня своими теплыми, ласковыми глазами и была такой же, как последний раз на вокзале. Она что-то шептала, и я догадался: “Со дня разлуки с тобой прошло 397 дней…»

      Так она мне писала в письме.

      Голос неумолчный

      Раздался протяженый вопль. Наш взвод, пробирающийся лесом на стрельбище, остановился и прислушался.

      Вопль доносился откуда-то справа из-за дубовых стволов. Временами он прерывался, и тогда слышалось чье-то тяжелое дыхание. За деревьеми мы увидели корову, которую засасывало болото. Ее глаза, застывшие от ужаса, были круглы и огромны. Мы без слов приступили к делу. Наложили веток. Приволокли бревно. Аноприенко, измазанный черной глиной, отыскал коровий хвост, а Миша ухватился за рога.

      Корова стронулась с места. Теперь можно было просунуть бревно ей под брюхо. Наконец, мы вытянули ее на твердую почву. Лейтенант, глянув на часы, заторопился:

      – Задержались на тридцать пять минут. На стрельбище уже давно ждут нас, живее, живее!

      Ребята, довольные сделанным, и без понуканья торопились. Аноприенко вновь нашел повод почесать язык:

      – Товарищ лейтенант, если вы и на сей раз не накажете Мишу, будет несправедливо. Видели, как он присосался к коровьему вымени? Товарищ командир, накажите его. Накажите за то, что он высосал чужую долю молока. Он, товарищ лейтенант, ребенка-теленка обидел. Если не верите, посмотрите на его губы.

      Мы взглянули на Мишу. В самом деле его губы были вымазаны глиной. Ребята заулыбались. Корова посмотрела нам вслед и протяжно замычала: “Мо-о-о-о». Тут уж нас и вовсе смех разобрал: “С Мишей прощается».

      Тринадцатый

      Сегодня нам велено тщательно осмотреть свои парашюты. Это всегда делалось перед прыжками. Значит, дня через два-три опять прыжки.

      Но уже на следующий день “ГАЗ-69» повел за собой караван автомашин с десантниками-парашютистами. На земле и деревьях лежал снег – зима. И ветер, швыряя этот снег туда-сюда, заставлял нас ежиться. Мороз покусывал нос и уши, словно собака, когда та, играя, пытается порвать мохнатый тельпек.

      Только в самолете по телу разлилось тепло. Моя рука – на запасном парашюте. На нее падают капли. Это тают снежинки на капюшоне.

      Самолет набрал высоту и раскрыл люк. Ветер, ворвавшийся внутрь, расшевелил ребят, разомлевших от тепла. Сидим, глядим на поверхность облаков. Тут же команда: “Приготовиться!». И следующая: “Пошли!». Падая, я закрутился, как волчок. И почему-то растерялся. Дернул кольцо значительно раньше положенного времени и почувствовал, что лечу вверх тормашками, ноги выше головы – запутался в стропах парашюта. Удалось освободить одну ногу. Но для второй уже не осталось ни сил, ни решительности.

      Земля летела мне навстречу, а я, словно парализованный, бездействовал и знал – после падения никакой