Звезда голуболикой Жаннет. Владимир Николаевич Фёдоров

жизнерадостно врубил сразу вторую скорость. – Вас в Голливуд, Ким Лазаревич?

      – В Голливуд, – подтвердил привычно Попов, поймав на себе непонимающий взгляд Нодия.

      Будущего заслуженного артиста вместе с его примой поджидала комната, лишь день назад выбитая директором филармонии в жестокой схватке с администрацией театра. Человек, видевший только снаружи небольшое двухэтажное деревянное здание, в котором она находилась, никак бы не смог предположить, что в нем сорок таких клетушек и, соответственно, такое же количество хозяев или семей. А поскольку жили здесь только артисты театра и филармонии, какой–то шутник прозвал деревянную общагу Голливудом. Название это прилепилось настолько прочно, что стало в своих кругах почти официальным. Единственным коммунальным благом Голливуда было центральное отопление, все остальное – на улице. Но зато топили так, что в самые жестокие морозы приходилось спать с раскрытыми форточками.

      Окунувшись в блаженное тепло, Сурен Вахтангович помягчал. Попов, который, как выяснилось, жил тут же, на втором привилегированном этаже, быстро сообразил ужин и так же быстро распрощался после него. Утомленные долгим перелетом, сменой часовых поясов и неожиданностями погоды, дрессировщик и обезьянка устало рухнули каждый на свое ложе – он на провисшую раскладушку, а она – на матрасик в клетке. Буянящий за окном ветер время от времени выплевывал из черного квадрата форточки вспыхивающие веера снежинок, но они бессильно испарялись, даже не долетев до пола.

      Как ни крепки были объятия сна, но среди ночи Сурен Вахтангович все же открыл глаза из-за каких-то непривычных звуков. Он не сразу понял, что это был кашель Жаннет. Не включая свет, подошел к клетке. Обезьянка спала, но дышала неровно, шумно, временами тихо постанывая. Сурен осторожно коснулся своими большими мясистыми пальцами ее головы: горячая. «Конечно же, простудилась! – укоризненно зашептал он на своем языке. – В такой мороз разве можно высовываться?! Лечить завтра чем–то надо… Проклятый холод! И зачем я согласился на эту авантюру, старый глупец?!» Он укрыл Жаннет одеяльцем, стараясь ступать полегче, вернулся на свою раскладушку, но она громко и недовольно заскрипела пружинами под его тяжелым телом. «Черт бы тебя побрал!» – чуть слышно выругался Сурен и долго еще лежал, пытаясь приглушить нарождавшуюся тревогу. Утром Жаннет не поднялась с матрасика. Приступы кашля стали затяжными и безжалостно сотрясали маленькое тельце, словно пытаясь вытряхнуть из него жизнь. В полузакрытых глазах набухли крупные капли слез, а изо рта тянулись вниз клейкие нити слюны. Она не прикоснулась даже к своему любимому лакомству – грозди черного винограда, припасенного Суреном Вахтанговичем в дорогу.

      – Вах–вах! Жянка–Жянка!.. – вздыхал он над ней вслух, поджидая филармоническое начальство. – Что делать будем?!. Говорил тебе – не вылазь из–за пазухи! По-человечески говорил…

      Начальство задерживалось с визитом, видимо, давало гостям возможность отоспаться. Только в одиннадцатом часу на пороге каморки появились директор, худрук и уже хорошо знакомый