Поэтесса. Николай Удальцов

я говорю так, что со мной трудно не согласиться.

      Иногда – так, что сам не знаю, нужно ли мне самому с собой соглашаться?

      Или стоит повременить с таким безответственным делом.

      Лариса отлично понимала это, хотя была нормальным человеком и понимала, что понимает совсем не все.

      Это ее достоинство я оценил очень давно…

      – …Объясни мне, дуре набитой: что люди видят в твоем ауросимволизме? – этот вопрос она задала мне однажды, где-то в середине нашей очередной внеочередной дискуссии по теме, которую коротко можно было определить словами: «На кой черт нужно России искусство – если Министерство торговли искусством в нашей стране уже есть?

      И функционирует успешно».

      Ответить мне было легко.

      Не потому, что ее вопрос не имел никакого отношения к тому, о чем мы говорили – такое между разговаривающими случается совсем не редко. А отвечать невпопад, наша общенациональная традиция – и даже не потому, что меня спрашивала красивая женщина.

      Просто спор наш действительно был в середине.

      А середина спора – это когда почему спорят, уже не помнят, а к чему могут прийти – еще не понятно…

      …Вообще-то, с женщинами я стараюсь не спорить.

      И даже как-то высказал мысль о том, что с женщинами можно спорить только в двух случаях:

      – Первый – это когда мужчина хочет с женщиной поссориться.

      – А второй? – спросил меня кто-то.

      – Что – второй?

      – Второй случай, когда мужчине можно спорить с женщиной?

      – Когда мужчина – глупец…

      …Впрочем, начало спора о культуре было несложно вспомнить, потому что это был спор совсем не о культуре.

      О жизни.

      А значит, это, ко всему прочему, был еще и не спор.

      Лариса сказала что-то о том, что на культуру выделяется мало денег, и я ввязался, вместо того чтобы промолчать:

      – Следовательно, худо без добра все-таки есть.

      – И что же это такое – «худо без добра»?

      – Наше Министерство культуры без денег.

      А потом, после нескольких извивов мысли и блужданий по словам, был ее вопрос о моем ауросимволизме.

      – …Ты, Лариса, – ответил я, своим вздохом изображая полную безысходность ситуации, – ничего не понимаешь в ауросимволизме потому, что ты – женщина, веками угнетаемая, по забитости своей не знающая иных забот, кроме поиска избы, в которую ты могла бы войти. При условии, конечно, что изба непременно окажется подожженной с четырех углов. И то только после того, как переостанавливаешь всех мчащихся во весь опор коней.

      И ауросимволизм – явление для тебя непонятное потому, что он с судьбой не борется.

      Ауросимволизм не воюет вообще ни с кем.

      Потому что то, как выглядит событие, ауросимволизм заменяет представлением художника о том, как выглядит содержание этого события.

      Ауросимволизм – это попытка заменить факт сущностью.

      – И в чем же сущность факта? – спрашивают меня каждый раз, когда я начинаю говорить об ауросимволизме, символике для души, направлении в живописи, основателем