Ад в режиме ожидания. Анастасия Андрианова

меня бесить, а рейтинг Демьяна Андреевича в моей голове резко пополз вниз. Какой-то бред. Мы что, будем ставить диагнозы гениям? Или преподу нужно как-то самоутвердиться? Я стал недовольно щёлкать автоматической ручкой. Мишка на меня шикнул.

      – Кто хочет дополнить список? – спросил Демьян Андреевич, записав все три фамилии маркером на белой доске. Он повернулся к аудитории, сверля студентов маленькими цепкими глазами. Все как-то сжались, будто это был не вопрос, а приказ выйти на расстрел. Никогда не понимал, чего все так боятся отвечать? Наверное, за это-то меня и прозвали в школе ботаном.

      Демьян Андреевич посмотрел прямо на меня.

      – Как ваша фамилия? – спросил, указывая на меня маркером.

      – Леснов.

      – Скажите мне, а заодно и вашим одногруппникам, Леснов. Можете ли вы вспомнить музыканта, художника или поэта, кого общество современников посчитало безумцем? Хоть кого-то, чьё искусство стало таким самобытным, что казалось… ненормальным?

      Я задумался. Как назло, ничего на ум не шло. Но я что-то слышал о чёрной живописи Гойи.

      – Не знаете, Леснов?

      – Гойя, – буркнул я вполголоса.

      – Повторите, пожалуйста, так, чтобы все услышали.

      Ага, любимая фраза учителей. Наряду с «А голову ты дома не забыл?» и «Я вам не мешаю?».

      – Франсиско Гойя, – повторил я громче и привстал с места, чтобы меня было видно. Демьян Андреевич почесал подбородок колпачком маркера, но имя живописца всё-таки вписал на доску.

      – А теперь, – сказал он, усаживаясь за свой стол, – объясните, Леснов. Почему же вы причислили Гойю к безумцам?

      – Чёрная живопись, – проговорил я не слишком уверенно.

      Стоит ли говорить, что вся группа снова повернулась ко мне? Под этими взглядами я почувствовал себя идиотом, который выкрикивает ответ, не убедившись в его верности. Почувствовал себя выпендрёжником. Что ж, не новое чувство.

      – И что же вы можете нам рассказать о чёрной живописи Гойи?

      Я совсем смутился, потому что почти ничего не знал о том, что говорил. Так, слышал что-то краем уха, но не вдавался в подробности. Я увидел, что Мишка тут же полез в телефон, чтобы спасти моё шаткое положение. Я положил ладонь на его конспект, показывая, что не стоит. Мы же не на экзамене. Ничего страшного не случится, если я не смогу ответить.

      – Он писал… страшные вещи. На стенах. Возможно, у него помутился рассудок после вторжения Наполеона в Испанию и расстрелов мирных граждан.

      Демьян Андреевич сделал мне знак садиться.

      – Мы говорим о тех, кого свела с ума собственная деятельность. Искусство, раз уж наш предмет его касается. Война и искусство – не одно и то же, Леснов. Или вы можете со мной поспорить?

      Я совершенно не понимал, чего он от меня хочет и к чему клонит, нравится ему мой ответ или нет.

      – Нет, – буркнул я, уже жалея, что открыл рот.

      – Не думайте, Леснов, что я хочу вас завалить. Просто интересно. Всегда интересно побеседовать с умным человеком. – Демьян Андреевич склонился над журналом группы и нашёл