Лунный принц. Екатерина Оленева

смотрят на тебя, но взгляд словно скользит мимо, как капли, стекающие по стеклу, не задерживаясь, оставляя призрачную дорожку, бесцветную и всё же различимую.

      – Мы? Разве?

      – А разве нет? Вы отняли у меня мою Смерть. И мне теперь придётся её вернуть.

      Я покачал головой:

      – Не стоит. Только хуже сделаешь.

      Под его взглядом мне сделалось очень неуютно. Усмешка шла от него незримой волной, натянутая, точно звенящая от напряжения струна.

      «Его присутствие заставляло мир сочиться болью и порочностью», – раздался в моей памяти голос дяди Винсента. – «Его красота связана с пустотой, бесконечной, как сама Вселенная. Этого нельзя описать словами. Это нужно увидеть, прожить, прочувствовать. Люцифер, чья ненависть направлена не на мир, а на самого себя».

      Дядя был прав. Этого нельзя описать словами. Это нужно видеть.

      Вроде, ничего особенно в этом Ральфе не было? Все мы, Элленджайты, красивы. И едва ли он красивее меня? А в Рэе – в том ярких красок куда больше.

      Но что-то в Ральфе было такое… как от наваждения. Поневоле взгляд обращался в его сторону, а рука просилась прикоснуться, ощутить, что эта плоть – живая. И дело даже не в похоти – с ней легко совладать, отодвинув искушение или подчинившись ему.

      Чувство, что он во мне вызывал, было наполнено тоски, щемящей жалости, восхищения и грусти.

      Ральф был совершен. Как и его сын, которого я когда-то любил со всем пылом, на который был способен. Но в Ральфе-втором не было нарочитой жестокости, жившей в его сыне. И в его дочери – тоже, если на то пошло.

      – Хуже? – покачал он головой. – Да куда уж хуже?! Я мечтал покончить с жизнью не за тем, чтобы, потеряв мать, обрести её сумасшедших детишек. – Ральф покачал головой и отвернулся, словно избегая моего взгляда. – Не смотри на меня так! – взмолился он.

      А мне сделалось неловко:

      – Так – это как?..

      – Неважно, – глухо отозвался Ральф, тяжело дыша. – Просто не смотри. Я не могу видеть твоего лица. Я не хочу тебя видеть. Уходи.

      – Да. Ты это уже говорил. Но вопрос в том, что если не я – тогда кто? Твоя сумасшедшая дочка?

      – О, чтоб тебя!.. Да замолчишь ли ты?! Дочка?! С ума можно сойти!

      Говоря это, Ральф, как подброшенный пружиной, заметался по комнате.

      «Добро пожаловать в сумасшедший дом. Я так вообще готовлюсь жениться на своей пра-пра-правнучке. И что? Ничего. Я не чувствую к Катрин ни малейшей тени родственных чувств. А тебя воскресила твоя драгоценная дочка. Кого другого ты, пожалуй, мог бы в порыве чувств и прихлопнуть. Но – собственную дочь? Хотя, почему нет? Когда для тебя всё упирается лишь в слова, ты верить им не спешишь».

      – Ты любил нашу мать?

      Вот честно слово, я не собирался об этом спрашивать. Какая злая сила дёрнула меня за язык.

      Ральф перестал вихрем кружить по комнате. Замер, разглядывая меня так же пристально, как я – его.

      – Она действительно умерла? – глухим голосом, какой бывает у тех, кто говорит вопреки сильной боли, проговорил он. – На самом деле?

      – Увы!