Трюфельный пес королевы Джованны. Анна Малышева

имеет… Хотя жить ему там, понятное дело, не удобно…

      – Квартира стала коммунальной, – кивнула Елена, и ее полное приятное лицо омрачилось. – Павел уже и расстраиваться устал. С тех пор как его жена умерла, дочь творит что хочет. Он старается не вникать.

      – Тем более тут, у тебя, ему куда лучше! – произнесла Марина, водя ладонями по кафельному боку печи. – А как дышится! Как дровишками пахнет!

      – Сыроваты дровишки, вот и пахнут, – весело отозвалась Елена и спохватилась: – Что ж мы сумерничаем?

      Она подошла к дверному косяку, полускрытому ситцевой красной занавеской, нажала выключатель. Под дощатым потолком разом вспыхнули три абажура, сплетенные из прутьев ивы, висевшие в ряд. Теперь Александра могла как следует рассмотреть и комнату, и хозяйку.

      Внешность Елены полностью соответствовала ее голосу. Ей было лет пятьдесят, как определила художница, но на белом сдобном лице нельзя было заметить морщин. Две ямочки на щеках, как две изюминки, придавали улыбке пикантность. В голубых влажных глазах, слегка навыкате, было нечто детское, что чрезвычайно молодило их обладательницу.

      «Она очень интересная. – Александра продолжала исподволь разглядывать хозяйку, снявшую с плиты вскипевший чайник и накрывавшую стол к чаю. – Можно сказать, красивая. Сколько же лет должно быть Птенцову? За семьдесят, никак иначе. Но почему о нем давно все говорили как о мертвом? Я и не предполагала, что он просто уехал в глушь…»

      – Павел живет здесь десятый год, – словно угадав ее мысли, сказала Елена, ставя на стол проволочную корзиночку с сушками и конфетами. – С тех самых пор, как его супруга скончалась. Здоровье у него слабое. В Москве ему давно пришел бы конец. Он туда и не ездит!

      – Да ему туда с его ногами и не добраться. – Не дожидаясь приглашения, Марина присела к столу и, развернув леденец, сунула его за щеку. Она держалась непринужденно, как свой человек.

      – Верно, ни за что не доедет, – кивнула хозяйка, вынимая из буфета «гостевые» чашки – большие, расписные, синие с золотыми цветами. – А доедет, так не вернется. Он же едва по двору таскается, куда ему путешествовать. А вы знакомы с Павлом?

      Последний вопрос адресовался Александре. Художница качнула головой:

      – Нет, но давно хотела познакомиться.

      – Она думала, что он давно умер! – весело заметила Марина.

      – Кто умер? Не я, надеюсь?

      Мужской голос, раздавшийся внезапно у Александры за спиной, прозвучал негромко, но заставил художницу вздрогнуть. Обернувшись, она увидела одного из самых чудаковатых и загадочных коллекционеров столицы, которого знала только понаслышке.

      Птенцов был более известен как Плюшкин – так прозвали его давным-давно, и прозвище к нему прочно прилипло. Его фамилию Александра услышала много позже. О нем говорили как о человеке феноменально скупом, питавшемся чуть ли не отбросами, державшем членов семьи впроголодь. Его слабое здоровье было притчей во языцех. Говорили, что Плюшкин еле тянет, терпеть