Когда не поздно простить. Сергей Кулаков

как в лесу.

      И первым делом уняла слезы.

      Плакать – нельзя.

      Не сейчас. Сейчас идти на мороз, на ветер, щеки намокнут, покоробятся. Нельзя. Не стоит того. И глаза опухнут, будут красными, больными. Веки вздуются.

      Не плакать. Не сейчас.

      Хотя поток напирал такой – плотина едва сдерживала.

      Но Римма приказала себе еще тверже: нельзя. Потом. С этим можно подождать. Сильные женщины умеют управлять всем, в том числе и слезами. А Римма была сильной женщиной, и всегда об этом помнила.

      Осторожно промакнув глаза и щеки платком, она посмотрела вверх, в высокий, как небо, потолок, поморгала. Ничего, главное – лицо. Все можно исправить, разрушение лица – нет. Поэтому сейчас никаких слез.

      Римма надела очки, прислушалась, выглянула из-за фильтра.

      Никто не видел?

      Павел остался в дежурке, Петя сидел у себя наверху. Сверху мог ее видеть, но, скорее всего, не видел.

      Начальник тоже где-то укрывался. Или в своем кабинете, или ушел в контору. Куда подальше отсюда. Тоже слабак. Ну, я тебе покажу!

      Однако и это – потом. Успеется с начальником. Он-то как раз никуда не денется.

      В отличие от Валеры. И хотя тот был совсем рядом – за стеной, но казалось, что он где-то на другом конце земли.

      Да что с ним случилось-то в самом деле?

      Он не был чурбаном – с чурбаном она бы и не связалась, мог понять ее состояние, и знал, что она сейчас переживает.

      А если знал, значит, что, нарочно ее мучил?

      Но если так – это еще неплохо. Это даже нормально, потому что это – жизнь. А не та мертвечина, которой от него повеяло.

      И это его равнодушие показное? Чтобы ее позлить, сделать ей больнее?

      Но за что? Чем она перед ним провинилась?

      «Я же столько сделала для него! – подумала с негодованием Римма. – Как он мог все забыть?»

      О том, что он сделал для нее ничуть не меньше, она сейчас не думала. Вернее, могла подумать, и это было бы справедливо.

      Но она тут же отогнала от себя эту мысль. Даже не мысль, а неприятный ее зачаток. Так думать – значит, начать диалог в душе. А диалога ей сейчас не хотелось. Ей хотелось монолога, яростного, обличительного – целиком ее оправдывающего.

      «Бесстыдник! – кричала она. – Сидит он, не смотрит даже. Как будто я ему какая-то… Не пришел он. Ну, и не надо. Без тебя обойдусь. А попроси у меня что-нибудь. Попроси! Получишь. Привык, что я безотказная. Вот и дождалась за свою доброту. Все для него, а он… Такой же, как и другие. Только пользоваться умеет. А как что самому сделать, не допросишься. Все, теперь я не так буду себя вести. Раз ты морду воротишь, то и я в твою сторону не посмотрю. Пока на коленях не подползешь…»

      Римма еще продолжала свою обвинительную речь – а сама уже невольно думала о другом.

      Нет, что-то здесь не так. Какая-то другая, тайная причина сидела в этом. Валера, конечно, хам и грубиян еще тот. Но мотивы его грубости всегда понятны. В сущности, он как большой мальчик. Обидели – вот и обижается. И мстит, соответственно.

      Тогда что же? Надо искать обиду?

      Но