Аракчеевский подкидыш. Евгений Салиас де Турнемир

то я точно так же желаю вперед знать, как будут наказаны другие, если я окажусь прав. И удивительно, право… Говорить, что это не мое дело. Надо мной разыграли комедию, меня новорожденным отняли силком, правда, у простой крестьянки, но все-таки у родной матери, и заставили меня эту мать считать прислугой, обращаться с ней двадцать пять лет, как с горничной, крепостной бабой… Когда цыганки уносят и воруют детей, их хватают, судят и наказывают. А важного сановника и его сожительницу за воровство чужого ребенка нельзя, стало быть, наказать? Так, если законы и судьи тут невластны, то надо самому уворованному, когда он вырос, действовать и за себя отплатить.

      – Пустомеля! Пустозвон! Если не сын ты, все же мой… хам!.. – И Аракчеев, схватив себя за голову, прибавил едва слышно: – Выйди вон.

      Шумский, вообразив, что с графом делается дурно, приподнялся и хотел уже идти к окну, где стоял на подносе графин с водой, но в тот же миг Аракчеев дикими глазами глянул на него и выговорил тверже:

      – Скорей! Вон! А то убью!

      – А-а? – протянул Шумский, вдруг озлобясь, и чуть не прибавил вслух: «вон что!..»

      – Уйди! – вскрикнул Аракчеев и стал озираться вокруг себя по столу и горнице, как если действительно искал что-нибудь, с чем броситься на молодого человека.

      Шумский повернулся и, деланно улыбаясь, двинулся вон из кабинета. Но в дверях он остановился, как если бы сам сатана удержал его, и, обернувшись к графу, выговорил мягко, почти приветливо:

      – Виноват-с, в котором часу кушаете? По-прежнему в четыре или раньше?

      Аракчеев снова взялся за голову, оперся локтем на стол и повернулся спиной к дверям.

      Так как ответ был не нужен, а нужна была одна насмешка, то Шумский тотчас же вышел и быстро пошел через весь дом, бормоча по дороге:

      – Теперь будемте-с втроем расхлебывать. Одному-то было скучно. Извольте, идолы, мне помогать. И авось-то я похлебаю без беды, а вы-то оба подавитесь.

      Через четверть часа необычный шум в доме, голоса в коридоре и беготня озадачили Шумского. Он позвал лакея и приказал сбегать узнать, в чем дело.

      Лакей вернулся через минуту, оробелый.

      – Графу приключилось нехорошо. Дохтур у них. Да еще за городским в Новгород верховых погнали. Господи, помилуй и сохрани!

      – Не ври! Вы бы тут все грузинцы трепака отхватали, если б он вдруг издох! – воскликнул Шумский.

      Лакей побледнел слегка и оцепенел на месте, глядя на молодого барина совсем шалыми глазами. И услышать-то только эдакие слова – Сибирью запахнет под носом.

      – А Настасья у графа? – спросил Шумский.

      – Никак нет-c… – робея еще более, отозвался лакей и невольно двинулся к дверям, уходя от беды.

      – Нешто ей не доложили?

      – Они были-с… Граф не приказали им тревожить себя.

      – Отправил! Не принял! Прогнал!

      – Воля ваша-с… Михаил Андреевич… а я-с… я-с…

      И лакей выскочил в двери.

      Шумский, улыбаясь, прошелся по комнате несколько раз и вымолвил вслух:

      – Ну-с, ваше сиятельство…