Розовый обруч. Михаэль Косаник

помещение в голубых и светло-желтых тонах. Многое я не тронул, ведь это не мешало мне проводить серьезную работу. К тому же, детские рисунки и сама обстановка порой говорили: для меня нет детских проблем – есть недопонимание между детьми и взрослыми.

      Когда мы с посетителем расположились в удобных креслах, оставшихся от прошлых времен, он приступил к рассказу.

      – Меня зовут Эрик Коулман, – начал мужчина, продолжая мерить меня тяжелым взглядом из-под светлых широких и прямых бровей. – Ваш номер дали в госпитале. Так получилось, что моя дочь начала ранить себя.

      – Как давно вы заметили подобное поведение? – светлый кабинет настраивал на миролюбивый лад, и я надеялся, что мне удастся выяснить подробности. Я понимал, что, работая на ЗСЦ, не вызывал доверия пришедшего, но все же уповал к его сознательности.

      – Буквально вчера, – Эрик говорил спокойно, его поза не выражала волнения, но я понимал, что это не совсем так.

      Сидевший напротив меня казался человеком волевым, решительным, может, даже жестким и прямолинейным. Это сквозило в его выверенной и сухой манере речи, в стати и прямой осанке. И хотя мужчина был крупным, что только добавляло суровости его виду, говорил он на удивление безэмоционально и спокойно. Просто сухо, словно констатируя факты из какой-то энциклопедии.

      Много ли людей скажут сразу незнакомому человеку, пусть и очень известному в узких кругах, что его ребенок ранит себя и, возможно, пытается покончить с собой? Я тоже не знал таких. Порой на банальное выяснение ситуации и ее обстоятельств я тратил добрую половину сеанса… если не весь сеанс целиком.

      – Не подумайте, моя дочь не хочет умирать, – заметил мистер Коулман, догадавшись, о чем я думаю. – Она наносит раны горизонтально. Если бы это были попытки самоубийства, она бы наносила их иначе.

      – Селфхарм[3]? – переспросил я. – Вы уверены в этом?

      – Скорее всего, – ответил на мой вопрос Эрик – Я видел, как режут вены, – мужчина пальцем провел по рукаву, показывая вертикальный разрез.

      Тут уже задумался я: у меня было много пациентов, которые пытались покончить с собой. Часто приемные родители даже не догадывались о депрессии своих детей, обращаясь после одной или двух неудачных попыток самоубийства. Я точно не был тем человеком, кому стоит доказывать отсутствие подобного мотива в поведении. У меня в практике был и селфхарм, но давно. И связан он был с совсем другими обстоятельствами.

      Эрик же сразу оговорился, что это не тот случай. Но, возможно, он просто не знал всех обстоятельств?

      Может, его дочь не знала, как наносятся раны для того, чтобы умереть? Или, может, она сделала это, чтобы проверить, выдержит она боль или нет. В памяти всплыл случай: мальчик наносил раны достаточно долго, чтобы подготовиться к боли. Но, не пообщавшись с самим ребенком, я не мог сделать никаких выводов. Может, мужчина и в самом деле прав и раны всего лишь самоповреждения, не говорящие о желании умереть? Правда, последнюю версию нельзя окончательно сбрасывать со счетов. Статистика

3

Англ. self-harm – причинение вреда самому себе, самовредительство. – Примеч. ред.