Встречки. Записки предпенсионной барышни. Кира Фадеева

от безмолвной фигуры, всё такой же стройной, веет холодом и одиночеством. Говорить не хочет. Но зачем-то ведь пришёл… Постепенно всё же проявляются штрихи, складывается картина – что его в жизни окружает, чем он занят, с кем взаимодействует. И понимаю – он и сейчас стоит перед той же стеной. Которую – ни обойти, ни перелезть, ни проломить. Такое впечатление, что теперь уже и по бокам его – стена, а сзади – обрыв.

      В какой-то момент мне показалось, что он понял по моему взгляду, что я прекрасно вижу его безвыходность. И – тут же отдалил меня, далеко-далеко, за обрыв… Чтоб не мешала ему стоять одному у стены. Я не удостоилась права разделить его одиночное стояние.

      Да, это было именно стояние. Мне вспомнилось «стояние Зои» – городская легенда о застывшей с иконой в руках девушке. Что тогда заставило её застыть надолго – оцепенение, кататонический ступор? Только его стояние у стены со стороны было не видно. Я его лишь ощутила, а он – не сомневаюсь в этом – понял, что я это почувствовала.

      Слившись так, эмоционально, на одной волне, при прощании мы оба делали вид, что нет никакой стены, что он свободен, и что он может пойти в любую сторону. Не может. И совсем мало осталось времени, чтобы добровольно выпустить из рук то, что не должно было им браться, как той Зоей икона Николая Угодника вместо партнера для непозволительного танца. Ещё чуть-чуть, и любое прикосновение будет так же кроваво, как вырубание топором из деревянных половиц стоящую давним морозным самарским вечером девушку.

      Не переехавшие вещи

      Когда моя семья в течение жизни переезжала с квартиры на квартиру, всегда оставались вещи, которые «ни туда, ни сюда»: в новой жизни они уже не нужны, но и из старой выкинуть – рука не поднималась. Этакий отживший сухой остаток. Они потом долго лежали, не перевезёнными, вычеркнутые из дальнейшей совместной с хозяевами жизни, и до последнего часа передачи квартиры новым жильцам по-своему пытались найти себе новых хозяев: их предлагали, изредка продавали, отдавали, некоторые, в конце концов, выкидывали. Бывало и такое, что сами мы, вселяясь в новое жильё, обнаруживали там чужие вещички, которые «не успели выкинуть, вдруг вам сгодится». Так прижилась у нас огромная разделочная доска из фанеры с ручкой-полуостровом. Летом на ней мяту и мелиссу сушим.

      В последний наш переезд, когда мы иногда возвращались в своё дважды «опустевшее гнездо» – в квартиру, с которой съехали сначала наши выросшие дети, а потом и мы сами, у нас этот сухой остаток оказался значительно больше, чем в предыдущие разы – солидный такой, пропорциональный возрасту остаток.

      Обнаружились замаскированные под общие хозяйственные баночки дочерние закрома – для ухода за кожей, для лечения волос, чего-то для приготовления роллов и других новомодных премудростей. Папины очки с очечниками. Этажи коробок с пазлами. Пакеты с пакетами – полиэтиленовыми, тканевыми, бумажными подарочными. Они периодически востребовались, участвовали