Пламя клинка. Денис Чекалов

позвать сюда Торвальда, пусть починит и стену, и дома рядом, а то еще рухнут. Ты…

      Он показал на Огнарда.

      – Берегись. Знаю, Аскольд тебя всегда прикрывает. Но это скоро закончится.

      Всегда полезно смотреть, как ссорятся люди.

      Хорошая возможность понять, чего говорить и делать не стоит. Всю жизнь мы заняты только тем, что создаем врагов, обычно в своем собственном сердце, но порой и вокруг себя.

      Если вычеркнуть все проблемы, на которые мы напросились сами, жизнь будет простой и приятной.

      Правда, тогда мы перестанем быть людьми.

      – Маг! – Руфус обернулся ко мне. – Обожди немного, нам надо поговорить. Прости за эту задержку…

      К нам уже, отдуваясь, спешил заполошный гном со свитками чертежей.

      – Но сам видишь, мы важным делом заняты. Если надо, вели позвать себе лекаря; их тут много понабежало… в пустой-то след.

      Торвальд уже развертывал чертежи; казначей провел по ним длинным пальцем и что-то пробормотал.

      Огнард стоял поодаль, черный от ярости.

      Его огромный кулак, закованный в латы, медленно наливался алым огнем. Хотя воевода сам и не владел магией, в его доспехи были вшиты мощные заклинания.

      Может, и некромантьи.

      А избавиться от командира стражи он явно хотел давно. Так не сам ли Огнард натравил мертвецов на город? Вот уж кого никто бы не заподозрил.

      – Эй, – я подошел к пареньку, сидевшему на обломке камня. – Как голова? Болит?

      Он успел отвести своего товарища к лекарю и вернуться. Помятый шлем держал на коленях.

      К виску прикладывал болотного цвета слизня.

      Это был морбофаг, пожиратель боли.

      В столице и больших городах империи их строго запрещено разводить; жрецы Перуна считают, что вместе с болью слизни отжирают кусочек вашей души.

      Но жрецы Перуна – еще те паскудные сволочи; если их начнут вешать на площадях, народ будет только рад.

      Впрочем, люди рады всегда, когда кого-нибудь вешают; лишь бы ногами дергал да хрипел позабавнее.

      – Почти прошло, – сказал парнишка.

      И сразу же сморщился от боли.

      – Как звать-то тебя?

      Я опустился рядом.

      – Аксен.

      – Хорошее имя.

      Глупость изрек, признаю.

      Никто ведь не скажет: «Имя твое – дерьмо, и папа твой был придурком, когда тебя так назвал».

      Если бы не эта чертова вежливость, нам пришлось бы почаще заглядывать в глаза правде – и тогда, кто знает, может, наш мир стал бы чуть-чуть получше…

      Впрочем, Аксен – и впрямь славное имя.

      Для разнообразия.

      – Ты ведь нездешний? – спросил я.

      Парнишка поморщился.

      Разжал руку, и слизень вдруг обратился в огромную стрекозу, забил крылами и устремился в небо.

      Он высосал всю боль и теперь улетел на волю.

      – Я из Златых Степей, – ответил Аксен.

      Их так зовут из-за полей пшеницы, бескрайних и настолько красивых, что даже порою жаль обагрять их кровью.

      Самая