Когда течет крем. Татьяна Ясникова

когда, давным-давно, начиная с довоенного времени. Я не помню всего, что мы брали здесь. Помню в ветхой обложке «Принца и нищего» Марка Твена, книжки про бабочек и муравьёв, мичуринские сборники о том, как сажать сады и прививать плодовые деревья.

      За спиной у памятника слева раньше была машино-тракторная станция и склады, где нам отпускали мёд из расчёта трехлитровая банка на семью в год, а ещё раньше там давали пайковый кусок хлеба, граммы круп и муки. Теперь металлические ворота на станцию висели, едва держась, видно было, что их пытались снять и сдать в металлолом, но категорически не хватило силёнок. За воротами в глубине, прямо на дороге были видны два сломанных комбайна и деревянные ветхие строения былых складов, все переломанные. На углу на выезде со станции и на свороте к кладбищу стояла изба, криво-косо зашитая щитами. Раньше она выглядела прилично, и от неё пахло хлебом, кожами и металлом – в ней был магазинчик сельпо, где столько всего перебрали и мы, от конфет и хлеба до тканей и вёдер. Теперь в избе было кафе, но у кого же есть деньги сидеть в кафе среди всего разора, и оно открывалось редко, когда заказывались бедные поминки по преставившимся.

      Но нам всё здесь нравилось, конечно, здесь было то, чего не было в Ква, точнее, что не бросалась в глаза в Ква – человеческая убогость и незащищённость, то, что может человек сам-один. Построить избёнку, завести скотинку, распахать огородишко. Так мы мимо строений разной степени приятной убогости, доехали до кладбища, обгоняя редкие машины-раздолбайки. Впереди обозначилась линия могучей железной дороги с двух сторон засаженная высоким шумливыми тополями. Саженцы железнодорожники завезли сюда около шестидесяти лет назад, и, пока они высаживались, деревенские сколько-то штук украли – тополя теперь шумели и у конного двора, теперь бывшего, и у бывшего магазина сельпо, и на росстани, и за рекой. А потом саженцы тополей были завезены и в посёлок к заводам и домам заводчан, и теперь вся таёжная обжитая низина шумела тополями, рябинами и сиренями. А ветров здесь хватало всегда – посланников то Ламы, то душных степей Онголии. Близ завода был даже высажен целый парк тополей, но они, принимая пыль и дым мощных заводских труб, выросли кривыми и убогими, по парку никто не ходил, даже пьянчужки.

      И вот мы проехали мимо разноцветных, украшенных яркими цветами и венками, обнесённых металлическими оградками могилок под высоковольтную линию электропередач, шагающую в Итай, и свернули налево, к нашим. Мите надо было перед отъездом в Ква поклониться предкам, ведь он был язычник. Раньше находить наш ряд было проще – с краю была могилка ребёнка, мальчика, с его фотографией старого времени, на ней он одет был в драповое пальтишко и такую же шапочку по типу армейской будёновки, но теперь хоронили так много и так часто, что и могилка ребёнка утонула в однообразном массиве оградок, и рядом с ним, наконец-то, лежали родители.

      Я зашла в один и другой ряд и, всё же признав выцветшую фотографию ребёнка, позвала остальных. Ева из машины не выходила, осталась