Могикане Парижа. Александр Дюма

как наверху лестницы появился свет.

      Чей-то мягкий звучный голос проговорил:

      – Это ты, Сальватор?

      – Да, я, – отвечал молодой человек. – Теперь сами увидите, что не я обманул вас, – прибавил он, оборачиваясь. – Вы увидите женщину и собаку.

      Собака явилась первая. Услышав голос хозяина, она слетела с лестницы, как ураган.

      Остановившись перед хозяином, она поставила свои передние лапы ему на плечи и, прижавшись головою к его щеке, стала радостно лаять и взвизгивать.

      – Ну, ну, хорошо, хорошо, Роланд, пусти меня, – ласково отпихнул ее Сальватор. – Видишь, твоя хозяйка Фражола хочет мне что-то сказать.

      Но вдруг собака заметила Жана Робера, продвинула морду через плечо Сальватора и зарычала не то злобно, не то вопросительно.

      – Это друг, друг, Роланд, не дури! – сказал ей Сальватор.

      Он поцеловал собаку в ее черную косматую голову и, оттолкнув еще раз, прибавил:

      – Ну, довольно, пусти!

      Роланд посторонился, пропустил мимо себя и Жана Робера, мимоходом обнюхал его, лизнул ему руку и пошел сзади него.

      Жан Робер тоже оглядел его. То был великолепный сенбернар. Стоя на задних лапах, он был футов пяти с половиной ростом, а цветом шерсти напоминал льва.

      Поднявшись с нижнего этажа на второй, Жан Робер сосредоточил свое внимание на Фражоле.

      Это была женщина лет двадцати. Роскошные белокурые волосы ее обрамляли бледное, кроткое лицо, сквозь чрезвычайно нежную кожу которого просвечивал румянец. Свеча в хрустальном подсвечнике, которую она держала в руках, освещала ее большие синие глаза и прекрасные улыбающиеся и полуоткрытые губы, между которыми блестел ряд жемчужных зубов.

      Под правым глазом у нее было родимое пятнышко, в известное время года принимавшее цвет земляники. Вероятно, за него и назвали ее поэтическим именем, поразившим Жана Робера.

      Появление незнакомца сначала встревожило и ее, как Роланда, но после слов Сальватора – «Это друг», она тоже успокоилась.

      Когда он поравнялся с нею, она несколько нагнулась вперед, и он нежно и почтительно поцеловал ее в лоб.

      – Друг моего друга – друг и мне! – сказала она, обращаясь к Жану Роберу – милости просим.

      В одной руке она продолжала держать свечу, другой обняла шею Сальватора и так вошла в комнату.

      Жан Робер пошел за ними.

      Но войдя в небольшой зал, служивший, по-видимому, столовой, он скромно остановился.

      – Надеюсь, что ты до сих пор не легла не из-за беспокойства, дитя мое, – сказал Сальватор, – а то я, право, не простил бы себе этого.

      Он произнес это с оттенком отеческой нежности.

      – Нет, – кротко ответила девушка, – но я получила письмо от подруги, о которой иногда рассказывала тебе.

      – От какой же именно? – спросил Сальватор. – Ты часто рассказываешь мне о трех.

      – Можешь прибавить еще одну. У меня их четыре.

      – Верно! Но о которой же говоришь ты теперь?

      – О Кармелите.

      – С ней случилось какое-нибудь несчастье?

      – Да,