.

истерик и воплей.

      Рябинин растрогался от такого проявления бабского горя, и, расчувствовавшись, тепло попрощался с Зойкой, и отправился домой, качая головой, осуждая про себя поведение Камня.

      Звериным женским чутьём Зойка Три Стакана поняла, что устраивать скандалы, рвать волосы у соперницы, отнимать украденные деньги – значит окончательно порвать с Камнем. А его она любила, сильно и страстно. Единственный способ вернуть его – это вернуть себя, бросить эту сельскую идиллию с шалашом и с соловьями по утрам, с песнями и кострами, и вновь ругаться, бороться, отчаянно бороться, бороться со всеми, хоть с самим чёртом.

      Она поднялась с пенька и, расправив плечи, тяжёлой походкой направилась мимо шалаша в избу. Зайдя в комнату, в которой её соратники по подпольной работе опохмелялись после вчерашнего теоретического диспута, она, ни на кого не глядя, заявила:

      – Завтра в четверг идём в город – революцию делать!

      – А почему не сегодня? – Спросил Кузькин, который пил вместе со всеми, но пьянел меньше всех – всё же закалка, сапожник. Он уже опохмелился и был готов к активным действиям.

      – Сегодня ещё рано, – ответила Зойка Три Стакана.

      Ей ведь надо было расставить юбку – лето в деревне на здоровых харчах, да на свежем воздухе превратили её в довольно пышную бабу, а являться в город надо было именно так, как она его покинула, как её все запомнили, а не в простой женской одежде.

      – А почему не послезавтра? – спросил Рябинин, который зашёл в избу по-соседски и только-только пригубил четверть стакана самогона.

      – Послезавтра будет поздно! – Зойка Три Стакана вспомнила, что Камень будет засылать сватов именно послезавтра и добавила жёстким, не терпящим возражение голосом. – В четверг, и больше никогда!

      Пока Зойка Три Стакана приводила в порядок свою революционную одежду, её соратник Кузькин собирал с собой провизию – в городе было голодно. Молва о том, что Зойка Три Стакана с собутыльниками собирается идти делать революцию, разнеслась по всей деревне. К вечеру она докатилась и до Камня, который любезничал с Танькой Сохатой на сеновале.

      – Ничё! Перебесится, уймётся! А нам и тут хорошо, правда, Тань?

      – Правда, котик! – Прижавшись к мощному торсу Камня промурчала Таня, чей муж погиб в первые же дни войны, и которая очень соскучилась по грубой мужской ласке за прошедшие вдовьи годы. Вот, наконец, и ей выпал кусочек простого женского счастья от обильного пирога жизни, который судьба проносила, было, мимо. Котик довольно потянулся и прижал Таню к груди так, что у неё затрещали все кости.

      – Ах!

      На следующее утро 20 октября с первыми петухами Зойка Три Стакана вышла из шалаша в кожаной тужурке, мужских шароварах и сапогах – юбку ушить она не успела, поэтому быстренько укоротила штаны Кузькина. Деревенские мужики, оповещённые о великом исходе, удивлённо спросили её, глядя на штаны:

      – Ты чё? Зойк? В мужское вырядилась. Шла бы в бабском…

      – В бабском пусть теперь Хренский бегает! – Отвечала