Проза жизни. Владимир Николаевич Лукашук

Светлый Яр у Волги. Госпиталь разместился в приземистой деревянной школе.

      ***

      Действительно, моё ранение оказалось не слишком опасным. Те увечья, что получили мои товарищи, были намного ужаснее. Я чувствовал стыд, что нахожусь здесь, а не на передовой. И хотелось побыстрее выписаться, чтобы мстить фашистам за своих товарищей, всех родных и близких, за свою Родину. Через неделю я начал поправляться.

      Одна мысль тяготила меня. В душе возникла неизъяснимая тяга к «нашей сестричке». И ждал ежеминутно – когда же она появится в дверях палаты! Эта скромная улыбка так окрыляла меня, что я уже подумывал о сочинении стихов в честь обаятельной Наденьки. Ведь я никогда не был влюблён.

      Уже на второй день после того, как я попал в госпиталь, я уже кое-что знал о «нашей сестрички», как любовно называли её раненые. Местная, комсомолка; после ускоренных курсов медсестёр, девушку послали в госпиталь. А её чудесное имя будто специально заставляло раненых солдат жить и воевать дальше – Надежда. Впрочем, по имени мало кто называл.

      Забот у медработников хватало. И, к сожалению, у Наденьки тоже. В школьные классы, ставшие палатами, прибывали всё новые и новые раненые. Постоянно проводились операции. Поэтому врачи и медсёстры сбивались с ног, оказывая помощь.

      Наденька забегала к нам ненадолго. Перевяжет, даст лекарства, поправит постель у тяжелораненых и выпорхнет прочь. При этом, она успевала каждому улыбнуться и сказать ласковое слово. Здоровенные мужики прямо-таки млели, когда она входила:

      – О, солнышко явилось!

      А я… Я потерял голову. И мне чудилось, что, входя, Наденька тоже бросает на меня какой-то особенный взгляд. Однажды я его перехватил. Она, покраснев, сказала:

      – Выздоравливайте побыстрее, товарищ Новосельцев.

      От этого пожелания у меня захолонуло сердце. Я что-то хотел ответить. Но она уже ускользнула мимолётным виденьем.

      ***

      Моя кровать находилась возле двери. И я караулил свою кралю часами, глядя в общий коридор. Буйное воображение рисовало, как мы с ней встречаемся в рядом расположенном саду, беседуем о будущей – когда обязательно одолеем врага! – жизни. Тогда я обязательно сделаю ей предложение. И Наденька, конечно, согласится. Не может быть иначе! Она же не зря задерживается у моей кровати больше, чем у других больных. И чаще улыбается мне. Или это так только мнится? Меня мучили бесконечные сомнения. Я ревновал девушку ко всем без исключения. И в душе иногда ругался: «Что она так долго возится с ним? Ведь он почти здоров! А с главврачом о чём шушукается? Я же точно слышал, как она засмеялась!». Это было невыносимо.

      Моя рана на боку почти затянулась. И я даже, вроде бы, рвался на фронт. Но перед тем готовился объясниться с Наденькой. Я видел, что она, и другие медработники недосыпают, потому старался её не отвлекать.

      Но я должен был с ней поговорить. Чтобы после знать, что тебя кто-то ждёт в тылу, кто-то любит. Или?.. В любом случае мне казалось, что моя любовь позволит быстрее одолеть фашистов. Так хотелось, чтобы эти чёртовы фрицы передохли быстрее! А Гитлера я собственными руками