Ты все, что у меня есть. Марина Крамер

рядом шумно «дышал» аппарат ИВЛ. Но это был мой Кравченко, его руки, плечи, его татуировка… Я опустилась на пол возле кровати и уткнулась лицом в его колени, укрытые белой простыней.

      – Прости меня, прости, я не сумела уберечь тебя… Лешенька, Лешенька мой…

      По его ногам прошла судорога, я подняла голову и увидела, что его веки дожат.

      – Ты меня слышишь, родной мой, слышишь…

      Откуда-то взялась Лиза, подхватила меня под мышки, потащила к двери:

      – Пойдем, хватит, сейчас придет врач, и мне влетит за тебя.

      Она силой выволокла меня из палаты, кое-как дотащила до отделения, вкатила приличную дозу реланиума, и я отключилась. Мне снился Кравченко, живой и здоровый, он тянул ко мне накачанные руки и смеялся. Смех стихал, а Кравченко продолжал хохотать беззвучно уже, и вдруг у него изо рта на тельняшку хлынула кровь… Я очнулась от собственного крика, в палату вбежали врач и Лиза, прижали меня к койке, но я все кричала и кричала до тех пор, пока в вену не вошла игла, и новая порция реланиума не замутила мое сознание…

      Меня так и держали в полусне пять дней, кормили с ложки, помогали вставать. Потом препараты отменили, но мне не становилось лучше. Правый глаз был постоянно словно затянут пеленой, я ничего им не видела. Состояние апатии ко всему тоже не проходило, и это очень беспокоило моего врача. Он постоянно пытался вывести меня на какой-то разговор, но натыкался на молчание. Я ничего не соображала, никуда не просилась, ни о чем не спрашивала. Даже появление Рубцова не встряхнуло меня, даже приехавшая с ним Лена, которая еле узнала меня. Я ничего не хотела, но Ленка Рубцова была не из тех, кто сдается без борьбы. Она взялась за меня энергично, стянула больничные тряпки, одела в розовый спортивный костюм, притащила краску для волос.

      – Зачем? – вяло поинтересовалась я.

      – Затем! Ты что, явишься к мужу такой лахудрой? – возмутилась Ленка.

      – К мужу?

      – Так, все! – рассердилась Ленка. – Не мешай мне.

      Через час мои волосы стали такими же, как неделю или две назад – темно-русыми, без единой сединки. Оставшись вполне довольна собственной работой, Ленка вывела меня в коридор, где маялся Рубцов в больничной накидке, он обнял меня за плечи и повел в реанимацию. Через стекло поста я увидела, что Леха лежит уже без аппарата, глаза его открыты, и он смотрит в потолок. Мы тихо вошли в палату, и Кравченко улыбнулся, увидев нас, поднимая в приветствии левую руку:

      – Салют, десантура! – хрипло произнес он.

      – Здорово, черт старый! – отозвался Рубцов. – Напугал ты нас, как мы с Лешим без тебя?

      – Серега… выйди, – попросил Кравченко, не сводя с меня взгляда.

      – Да, я потом зайду… – он задернул жалюзи на двери и ушел, оставив нас одних.

      – Ласточка моя, прости меня … Прости, что пришлось пережить все это… – заговорил Кравченко, но я закрыла ему рот рукой, чувствуя, как его сухие губы двигаются под моей ладонью:

      – Молчи, я прошу тебя, молчи… Никогда не проси у меня прощения, ты ни в чем не виноват, ты – лучшее, что у меня есть.

      Он закрыл