Ты все, что у меня есть. Марина Крамер

с Кравченко молча смотрели друг на друга, и он не выдержал первым, шагнул ко мне, снял с моей головы черную трикотажную шапочку, распустил волосы и заговорил свистящим шепотом, зарывшись в них лицом:

      – Ласточка, я прошу тебя, умоляю – избавь меня от этого, я не могу тебя оставить, не прощу себе, если с тобой что-то случится… Пойми, здесь каждый день стреляют, пацаны гибнут, зачем мне еще и ты, зачем? Я с ума сойду… Избавь меня, пожалуйста… – бормотал он, гладя меня по голове.

      – Я не могу, Леша, не проси, – произнесла я. – Я не уеду, я останусь с тобой и буду с тобой, что бы ни случилось.

      – Черт тебя подери, до чего ж ты упрямая, Марьяна! Ладно, но смотри… Если что замечу…

      – Сдурел, да? – возмутилась я, скрывая свою радость – удалось мне, удалось, не выгнал, оставил!

      Вечером перед строем Кравченко представил меня бойцам. Народ был в шоке, но меня это не очень взволновало.

      – Чтобы не возникало никаких вопросов, жить будешь у нас, отгородим угол, – сказал Кравченко.

      – А прежний фельдшер где жил?

      – В первом взводе. Надеюсь, ты туда не попросишься?

      – Надейся. Лучше поближе к начальству, – улыбнулась я.

      …Потом мы с Рубцовым играли в карты, Лешка что-то писал, а в соседней палатке бойцы орали матерные частушки.

      – Сереж, а где Леший? – поинтересовалась я, раздавая карты после очередного проигрыша, так как хитрый разведчик дурил меня по-черному, но он только подмигнул и не ответил. – Знаешь, мы с твоей Леной очень много общались, пока я сюда не уехала. Тебе повезло с женой, она тебя так ждет и так о тебе рассказывает, что дух захватывает.

      – Да, не то, что некоторые прочие, которые лезут неведомо куда, сломя голову, – заметил Кравченко, отрываясь от своей писанины. – Сидела бы в своем госпитале…

      – Леша, ну, хватит уже! Все решено, я здесь…

      – Легко исправить, кстати, – буркнул он.

      – О, ты меня плохо знаешь! Я буду возвращаться, как приступ малярии.

      Мы дружно рассмеялись, и Рубцов встал, потянулся, взял автомат:

      – Пойду к своим, посмотрю, как там, да потом к соседям во вторую роту сгоняю.

      Он ушел, Кравченко отложил бумаги и, не отрываясь, смотрел на меня.

      – Что ты так смотришь?

      – Думаю. Что мне делать с тобой, ласточка? Зачем ты все это затеяла? Неужели тебе и правда нужен старый, больной, психованный мужик?

      – А тебе что-то другое в голову пришло?

      – Я боюсь думать об этом. На войне нельзя привязываться, иначе потом так больно, что не хочется жить.

      – Да что ж ты заладил, – разозлилась я. – Не надо мне твоей привязанности, мне главное – что я с тобой, здесь, рядом, вижу тебя и слышу, а все остальное мне совершенно безразлично. Можешь не замечать меня, – я подошла к нему и погладила по небритой щеке. – Колючий стал…

      – Да, извини, некогда было. Завтра с утра сбрею.

      – Можешь зарасти по брови, это не уменьшит моей любви, – засмеялась я, и он тоже улыбнулся, а потом подтолкнул за висевшее на стене одеяло:

      – Иди ложись, ты устала.

      – А